Зойка удивлялась всему: поезду, мерно постукивающему колесами, полустанкам и деревням, коротким остановкам на станциях, где горластые и шустрые торговки продавали горячую картошку, соленые огурцы и черешню.

Она висела на ступеньках вагона – сходить боялась, вдруг поезд тронется! – и ей хотелось всего и сразу: и картошки, и огурцов, и невиданных по размеру ярких фруктов.

Торговки набрасывались на Зойку, как коршуны, чуя острым и ушлым нюхом наивную, готовую на любые подвиги покупательницу.

Тома гоняла их и утаскивала свою компаньонку в купе.

– Дура, простофиля, здесь все втридорога! Спекулянтки сплошные! Вот приедем – и пожрешь свои ягоды, никуда они не денутся.

Зойка не верила:

– А вдруг там ничего такого не будет?

Тома презрительно фыркала и отворачивалась к стене. О чем с этой дурой говорить?

Сняли комнату у армян – чистую, беленые стены, беленый потолок, две железные кровати, шкаф, над столом зеркало. На общей веранде плитка и холодильник. Там же, на открытой полке, кастрюли и сковородки.

Во дворе, чисто выметенном и посыпанном мелкой галькой, – огромная беседка, увитая виноградом, а в ней большой деревянный стол. Семья хозяев – три поколения: бабушка с дедом, сноха с мужем, трое детей. Два холостых сына – высоких, крепких, с яркими глазами и белоснежными до сахарности зубами. И старшая замужняя тихая дочь – с маленьким сыном и большим беременным животом.

Готовила мать – тазами, чанами. С утра ловко вертела долму, тушила мясо, пекла пироги. Пахло так, что кружилась голова. Слепая бабушка помогала невестке чистить лук и морковь. Старик там же, под алычой, в тенечке, слушал радио – судя по громкости, он был сильно глуховат. Иногда невестка покрикивала на него, тогда тот выключал звук и мгновенно засыпал. Дочь возилась с ребенком и вязала приданое для малыша. Все надеялись, что родится девочка. Мужчины приходили с работы, и начинался обед. Сначала ели молча, а когда подавали кофе – обязательно сваренный в турке на песке, – начинались громкие и отчаянные споры, о чем, непонятно, на родном языке. Спать ложились рано – это вы тут на отдыхе, а у нас завтра рабочий день.

Последней уходила с кухни Ануш, хозяйка, тщательно перемыв всю посуду и протерев так же тщательно веселую, липковатую, в ромашках, клеенку.

Ануш подруг непременно угощала: то супом, то горячим. И наливала кофе – густой, ароматный и чуть соленый. Сетовала, что старший, Вартан, никак не женится. А парень хороший, непьющий, да и зарабатывает прилично. А у младшего, Гаика, была невеста, но что-то разладилось, и свадьба сорвалась. В общем, материнские горести и печали. Зойка готова была сидеть с Ануш допоздна, а Тома злилась и тащила подругу на танцы.

Зойка, разумеется, покорялась. Ее приглашали сразу, при входе на танцплощадку. Тома маялась пару дней, но потом кавалер нашелся – из местных: тощий, вертлявый и хронически поддатый Витя по кличке Подонок. Так его и приветствовали – а он не обижался и вроде даже гордился «ласковым» прозвищем. Было очевидно, что Витей брезгуют и одновременно побаиваются его.

Во время танца он не выпускал изо рта сигарету и шумно сплевывал густую вязкую слюну. Тома морщилась, но делала вид, что ей очень весело – Витя шептал на ухо скабрезные анекдоты, она откидывала голову и громко смеялась.

Зойка шла танцевать, как на голгофу. Взгляд в сторону, руки подальше, расстояние пионерское. Закрывала глаза и вспоминала танец с Самиром. Его руки и запах. Вырывалась из цепких лап случайных кавалеров и, оглянувшись на подругу, двигающуюся в томной позе с полузакрытыми глазами, уходила с танцпола. Выпивала с Ануш чашку кофе и шла спать. Иногда с ними сидел Вартан. Молча курил и разглядывал ромашки на клеенке. Ануш беспокоилась о Томе:

– Знаешь, у нас тут нравы такие! Это местных девчонок не задирают, а вот с приезжими не церемонятся.

Зойка разводила руками:

– Что я могу поделать? У Томы своя голова на плечах.

Та приходила под утро, Зойка еще крепко спала. Однажды проснулась – Тома, зареванная, с разбитой губой и фингалом под глазом и на скуле, в разодранном платье, раскачиваясь, выла на кровати.

Сон слетел, как пробка от шампанского.

– Господи, Томка, что с тобой, боженьки мои!

– С девственностью простилась, – прошипела подруга и отвернулась к стенке. – Отстань!

Зойка залепетала:

– Это он, сволочь! Витя-Подонок! Говорили тебе, Томка! Говорили – подальше от него! И ведь избил, тварь! Давай в милицию, а, Том? – жалобно скулила она. – Или ребятам скажем – Вартану, Гаику, дяде Ашоту?

– Отстань, сказала, – шипела Тома. – Отлежусь пару дней, потом видно будет. А писать я на него не буду!

– Почему? – тихо спросила Зойка.

– По кочану, – сквозь зубы бросила Тома. – Потому что по доброй воле. Поняла?

Зойка вздохнула и не ответила – она ничего не поняла. Вот просто совсем ничего – ни про милицию, ни про «добрую волю».