Никто не сомневался, что кражу совершил один из слуг кабальеро. Все прочие, заходившие к нему в каюту, были люди почтенные, вне подозрений. На всякий случай подвергли наказанию плетьми и капитановых слуг, но пропажа не объявилась, и на след напасть не удалось. Во избежание подобных неприятностей капитан посоветовал своему родичу на то время, пока его милость пробудет на галере, возложить заботы о своем платье и драгоценностях на одного из каторжников порасторопней: народ, мол, это надежный и, ежели что им доверишь, ниточки не возьмут.

Кабальеро совет понравился; а как стали они думать, кто из галерников подойдет для этого дела, не нашли никого лучше меня — умен, услужлив, опрятен и пристойно одет. Услыхав о таких достоинствах и о том, что я большой забавник и весьма остер на язык, кабальеро загорелся желанием поскорей на меня взглянуть.

Позвали надсмотрщика и велели привести меня на корму; он повиновался с неохотой, так как очень мною дорожил. Меня привели на длинной веревке; кабальеро остался доволен моей наружностью, найдя, что лицо мое и манеры подтверждают то, что он слышал. Ему не понравилось, что меня ведут на поводу, будто мартышку, и по его просьбе капитан приказал оставить только наручники и развязать меня, чтобы удобней было прислуживать новому хозяину за столом, в каюте и всюду, где потребуется.

Платье и драгоценности кабальеро были переданы мне по списку: господское добро я хранил как зеницу ока. Больше всего опасался я, да и сам хозяин, его собственных слуг. С тех пор как его вещи доверили моему попечению, этим негодяям ничего не стоило, украв что-нибудь, свалить вину на меня.

Слуги и капеллан спали в общей каюте, кабальеро располагался в небольшой каюте на корме, а я — по соседству, в каморке, где хранились припасы и вещи. Жилось мне превосходно, хотя работать доводилось немало. Радовало меня и то, что я мог порой угостить своих приятелей-галерников. Охотно поделился бы я и с Сото, старым моим товарищем, но тот даже близко не подпускал меня.

Я желал ему добра, а он вредил мне как мог, рассказывая всем о моих проделках и плутнях, о которых узнал от меня же, когда мы вместе сидели в тюрьме. И хоть теперь я переменился к лучшему, о том ведал и один, а все, кто слушал Сото, больше верили ему, чем мне: сотвори я чудо, сказали бы, что мне помог князь тьмы. Сото был для меня что нож острый и не упускал случая кольнуть; я же худого слова о нем не молвил и ни разу не подал виду, что задет его речами. По чести скажу, мне на это было наплевать, — я думал лишь о том, чтобы услужить хозяину и снискать его благоволение, надеясь, что за мое усердие он или кто другой со временем поможет мне получить свободу.

Когда хозяин возвращался с берега, я выбегал на сходни встретить его и помочь выйти из шлюпки. Для его стола я изготовлял такие красивые зубочистки, что он даже посылал их в подарок друзьям. Серебряные бокалы и другая посуда были у меня начищены до блеска — любо смотреть; вино и вода всегда свежие, перины взбитые, в каюте чистота и порядок, — ни единой блохи или другого насекомого. На досуге я только и делал, что охотился за ними и законопачивал щели, где они плодятся, изничтожая этих тварей пуще всего из-за дурного запаха.

Расторопностью и учтивым обхождением я заслужил любовь хозяина; вскоре он почти перестал беседовать с другими слугами, зато подолгу рассуждал со мной о делах весьма для него важных. Но поступал он по примеру перегонщиков: извлекал нужное ему, а затем отворачивался от меня, подозревая в дурном, ибо знал о слухах, распускаемых Сото. Я же стремился добрыми делами опровергнуть худую славу, чтобы посрамить своего недруга, а главное, чтобы не сбиться с пути, по коему вознамерился следовать неуклонно.

По вечерам и в праздники я, чтобы потешить хозяина, рассказывал за столом забавные истории. Как-то он несколько дней ходил мрачный из-за письма, присланного неким важным сановником, которому он многим был обязан. Тот сановник, хоть сам жил холостяком, настаивал, чтобы мой хозяин женился. Заметив, что кабальеро чем-то опечален, я осведомился о причине; он все мне изложил и спросил совета, как ему поступить в подобных обстоятельствах.

— Сеньор, — ответил я, — человеку, который столь упорно избегал женитьбы, а другого к этому понуждает, можно, полагаю, дать такой ответ: ваша милость согласится вступить в брак лишь в том случае, ежели он отдаст вам в жены одну из своих дочерей.

Хозяин пришел в восхищение от моего совета и сказал, что так и поступит. Близился час обеда, а посему мы продолжали беседовать; зная, что я был дважды женат, кабальеро попросил меня сказать, что я думаю о супружеской жизни.

Я ответил:

— Счастливый, мирный брак, когда меж супругами царят любовь и согласие, — это, сеньор, блаженство, земной рай, и удостаиваются его лишь те, кто ищет в супружестве спасения души; у них и надлежит вам спрашивать о радостях и утехах брака. Я же искал в супружестве выгоды и, пожалуй, ничего не смогу сказать о его блаженстве, знаю лишь то, что и по сей день расплачиваюсь за этот грех нынешней своей участью. Что и толковать, есть жены разумные, кроткие, способные обуздать и исправить самого порочного и свирепого человека на земле, но есть и такие, что у самого незлобивого, святого мужа терпение лопнет.