Так обстояли дела в Сиене; теперь вернемся в Рим, и дай бог, чтобы пропажа тем временем нашлась.

Все эти дни я был совершенно спокоен, не подозревая никакого мошенничества, и только тревожился за моего болящего друга, не зная, стало ли ему лучше или нет. Прождав дня три-четыре и не имея о нем никаких известий, я стал разыскивать его по приметам среди наших соотечественников, на что ушло еще четыре дня. Но с тем же успехом можно было бы в Португалии искать Энтунеса [47] . Усилия мои ни к чему не привели. Я уж думал, что он совсем плох, а может быть, и скончался. Вместе с тем, если он говорил правду, объясняя тайну своего местопребывания, то мне вовсе не следовало проявлять настойчивость.

Все, что мог, я сделал и, убедившись, что дальнейшие розыски бесполезны, оставил на его имя длинное письмо и, с разрешения и благословения моего сеньора, положил отправиться в путь на следующий день. Господин мой отпускал меня с печалью; на прощанье он обнял меня и надел мне на шею свою любимую золотую цепочку, сняв ее с себя со словами: «Возьми эту вещицу, и пусть она напоминает тебе о твоем благожелателе и друге». Помимо тех денег, что были у меня отложены на дорогу, он дал мне еще немного золота, так что я мог прожить несколько времени безбедно и ни в чем себя не урезывая. Он наказал извещать его о моем здоровье и делах, в коих желал мне всяческих благ и преуспеяния, и прибавил, что прощается в надежде вновь видеть меня у него на службе.

В речах его было столько доброты, так любезны и ласковы были его наставления и советы, призывавшие меня жить честно, что слезы навернулись мне на глаза, хотя я сдерживался изо всех сил. Преклонив колено, я поцеловал его руку. Он благословил меня и подарил лошадь, на которой я и ехал всю дорогу. Он сам и все домочадцы были опечалены моим отъездом. Ведь он меня любил и был принужден со мной расстаться, хотя нуждался в моих услугах; а остальные огорчались потому, что мои выходки никому не причиняли зла и оборачивались скверно лишь для меня самого; попади я в беду, они все бы встали на мою защиту.

Я всегда был хорошим товарищем, не досаждал им сплетнями и не затевал свар. Никогда не настраивал хозяина отказывать им; напротив, всячески поддерживал их просьбы и ходатайства. Вместе с тем не забывал и себя, и если часто вступался за других и снискивал для них всевозможные милости, то мне перепадало гораздо больше благ, ибо они были в доме только слугами, я же — почти сыном. Они радовались, видя в моем лице истинного брата, господин мой тоже был доволен, имея верного слугу. Я сумел преданно служить сеньору и в то же время сохранять расположение домочадцев. Если бы происшествие под окнами у Фабии не наделало шума по вине Николетты, растрезвонившей о нем по всему городу, я ни за что не оставил бы такое прекрасное место и господин мой не лишился бы хорошего слуги.

Вот что может натворить длинный язык скверной бабенки: она опорочила свою госпожу, расстроила благополучие моего сеньора и при всем том ничуть не обелила себя самое. Упаси нас боже доверить тайну женщине, даже собственной жене; с досады или в отместку они способны выколоть человеку глаза и поднять из-за пустяков большой шум.

Я выехал из Рима что твой вельможа: щедро одаренный и снабженный всем необходимым, так что мог пожить в свое удовольствие и очиститься от замаравшей меня грязи; нет в подобных случаях лучшего лекарства, как время и расстояние.

Я был весел как жаворонок, богат, хорошо одет, на сердце у меня было легко, и я питал самые благие намерения, отрекшись от своего прошлого и желая, словно феникс, родиться заново из пепла. Я ехал к моему другу Помпейо, у которого меня ждали гостеприимный кров, отличный стол и мягкая постель.

По прибытии в Сиену я тут же о нем справился, и мне указали его местожительство. Я застал Помпейо дома. Хотя принял он меня с радостью, но казался смущенным, не зная, что делать и как уведомить меня о случившемся. Он был расстроен покражей ценного багажа, а также уязвлен тем, что его так ловко провели и что теперь ему нужно оправдываться передо мной, а потому не сказал ни слова об этом деле и хотел все скрыть. Но это было невозможно: на другой же день мне захотелось одеться понарядней и пройтись по городу, и я попросил показать, где хранятся сундуки, чтобы я мог достать из них свою одежду; пришлось ему открыть мне всю правду, но при этом он обнадеживал меня, уверяя, что все необходимые меры приняты и вещи мои найдутся.

Этот удар обрушился на меня, как девятый вал; ты испытал бы то же, читатель, если бы оказался на моем месте, обобранный до нитки, в чужой стране, без единого покровителя. Надо было искать нового хозяина: я остался почти без денег и в чем был, не считая двух сорочек, взятых в дорогу. Не дай бог никому дожить до такой беды; хоть караул кричи, хоть волком вой, — слезами горю не поможешь, надо выпить чашу до дна, не пролив ни единой капли. Я взял себя в руки и скрепился духом. Покажи я на людях свое отчаяние, я уронил бы себя в их глазах, лишился бы их дружбы, и никто не захотел бы оказать мне помощь.

Мудрость велит встречать удары судьбы с веселым и бодрым видом: это сражает наших врагов и придает духу друзьям. Три дня я, как говорится, не знал ни сна, ни отдыха, все дожидаясь известий от баррачеля, в надежде что ему повезло. И вот однажды, когда мы после обеда сидели за столом, рассуждая о постигшем меня несчастье и о том, как хитро была задумана ворами эта кража, я вдруг услышал на лестнице шум и гам; целая толпа челядинцев бежала наверх с криками: «Вот он! Вот он! Вор сыскался! Сундуки спасены!» Я воспрял духом, кровь забурлила у меня в жилах, и лицо мое засияло от восторга. Человеческое сердце не может скрыть порыва радости: она бывает столь сильна, что жар ее поглощает естественное тепло и лишает человека самой жизни. Глаза мои так горели, что хоть свечи об них зажигай; из них прямо-таки сыпались искры в ответ на поздравления гостей, окруживших меня с радостными возгласами; я же всех подряд заключал в объятия.