Всякий раз, когда человек небогатый начинает торговлю, он, желая укрепить свой кредит, просит кого-нибудь из родичей или друзей продать ему на большую сумму государственных бумаг или другого имущества, а сам пишет контррасписку, в которой указано, что имущество это перешло к нему лишь по видимости и что он обязан по первому требованию вернуть состояние законному владельцу. Благодаря этому обману находятся желающие вступить с новым купцом в сделку и поверить ему в долг. Судите сами, за кого нас принимают; ведь даже невежественные и дикие гвинейские негры получают в обмен на свои богатства стеклянные бусы, бубенцы и другие побрякушки, а чтобы обмануть нас с вами, достаточно звона, блеска и тени этих побрякушек!

Торговля пошла успешно — что ж, значит кредиторам повезло: они получат обратно деньги, которые доверили новоиспеченному купцу, а если он прогорит, то они непременно попадутся в устроенную им ловушку. Все основано на обмане. Кто имеет контррасписку, тот свое получит, а прочие останутся ни с чем.

Бывает и так: какой-нибудь прощелыга не имеет охоты платить долги; тогда, незадолго до срока платежа, он продает или передает свое имущество другому лицу, обезопасив себя при помощи контррасписки. Нередко случается, что заимодавцы являются в положенный срок за деньгами, а должник, фиктивно передавший кому-нибудь свое имущество, за это время умер — и получить не с кого. Сообщник его скрывает существование контррасписки, и все деньги достаются ему, а покойник отправляется ad porta inferi [126] .

Этим приемом пользуются и тогда, когда хотят, не имея состояния, выгодно жениться: берут у кого-нибудь вещи и ценные бумаги напрокат, для видимости, пишут контррасписку и выдают себя за богатых людей. Когда свадьба сыграна, настоящий владелец имущества забирает его обратно, и новобрачным нечем оплатить даже свадебные расходы; взаймы много не получишь, и вскоре молодожены остаются без куска хлеба.

Раскрывается обман — кончается любовь; иной раз, и довольно часто, дело доходит до рукопашной, ибо жена не соглашается отдавать мужу свое приданое и не хочет выплачивать его долги.

Все это зло вовсе не трудно пресечь. Достаточно издать закон о запрещении подобных сделок, об отмене всех доныне написанных контррасписок и непризнании за ними законной силы; пусть каждый получит обратно то, что фиктивно продал другому. Тогда было бы твердо известно, у кого какое состояние и можно ли поверить ему в долг; да и в судах стало бы вдвое меньше тяжб, ибо большинство судебных дел по всей Кастилии связано с контррасписками или ими порождено.

Ты, конечно, заметил, читатель, что я снова сбился с дороги. Право, зачем и для какой надобности трачу я дорогое время, намазывая масло на камни? Или думаю, они размякнут? Неужто я все еще не потерял надежды отмыть добела черного кобеля? Не на ветер ли я бросаю слова?

Вижу, вижу, что понапрасну бьюсь головой об стену, понапрасну трачу время и силы; эдак не выслужишь себе ни чести, ни милости, да и толку не добьешься. Всякий скажет: прежде чем людей учить, надо самому поучиться. Лучше бы я рассказал две-три смешные побасенки! Тогда и сеньора донья Вертушка, которая уже совсем заскучала и дремлет под рокот наставительных речей, снова бы встрепенулась.

Я так и слышу голос читателя, бормочущего себе под нос: «Брошу-ка я эту книгу под стол! Ей-ей, надоело». И он тысячу раз прав. Все, что я говорю, — истинная правда, а в правде веселого мало: она глаза колет, шуток не любит, да и на вкус горька. Однако не хочу, чтобы ты оттолкнул полезное лекарство из-за противного его вкуса и запаха; а потому позолотим-ка пилюлю.

Итак, вернемся к тому месту, где мы отклонились от прямого пути. Я снова всплыл на поверхность, собрав все средства, какими располагал, а было их гораздо меньше, чем мне бы хотелось и требовалось. Чтобы поднять большую тяжесть, нужна большая сила; кто строит башню на песке, у того она скоро развалится. Когда мужчина и женщина собираются вступить в брачный союз, то муж должен оплатить ежедневный обед, а жена доставить ужин. Четыре стены да шесть ковров — с этим недалеко уедешь, тем более что на дорогие безделушки и украшения я потратил деньги, которые должен был бы пускать в оборот. У молодоженов уходит на обзаведение почти весь капитал, и жить им уже не на что: сначала покупаешь лишнее, а потом спускаешь необходимое. Зачем скромный купец заказывает для жены дюжину платьев, употребив на это почти все свое состояние? Разве он намерен торговать старым женским тряпьем?

Сеньора моя супруга не собиралась ни в чем себе отказывать и совсем не умела беречь копейку. У отца она привыкла к баловству и роскоши, и когда вошла в мой дом, всякая домашняя работа была ей в тягость. Собрав все, что у меня осталось, я снова пустился в денежные дела, так же мало стесняясь выбором средств sicut erat in principio [127] .

Я давал деньги под залог, а тесть покупал у меня просроченные заклады или наоборот — смотря по тому, куда склонялась чаша весов; при этом мы старались сбывать эти вещи через вторые руки.

В заклад мы, как правило, брали золотую пряжу, старинное серебро, драгоценные безделушки, и когда находился покупатель, неукоснительно включали в продажную цену стоимость отделки и оправы; кроме того, мы всегда подсовывали вместе с ценными вещицами какую-нибудь дрянь, которую иначе невозможно было бы сбыть с рук.

Выручал я мало; всей прибыли едва хватало на то, чтобы кое-как перебиться. Доход был самый ничтожный, да и все мое состояние значительно уменьшилось, а мы его к тому же нещадно проживали и проедали; однако жениного приданого не трогали: ее собственность считалась у нас неприкосновенной, к своим владениям она меня и на пушечный выстрел не подпускала.