Рассказывая обо всем этом, майор нажимал на кнопки «эппла» Лицкявичуса, стоявшего на столе около электронной доски, и мы могли видеть ужасные фотографии преступлений, творимых в мире ради наживы.

– На территории СНГ, – говорил он, – наиболее остро проблема нелегальной торговли человеческими органами стоит в Молдавии, где была раскрыта целая подпольная индустрия торговли почками. Группировка промышляла набором добровольцев, согласных за три тысячи долларов расстаться с почкой для ее продажи в Турции. Одной из немногих стран мира, где законодательно разрешена торговля почками, является Иран. Стоимость органа здесь колеблется в пределах от пяти до шести тысяч долларов США. В России торговля органами ведется активно, как никогда, и в Питере дела обстоят не лучше, чем в других городах. Сотни дел о пропавших людях, импровизированные кладбища на окраинах, где у покойников удалены все пригодные для трансплантации органы и ткани, похищение детей в родильных и детских домах и отправка их за границу на органы – в общем, полный беспредел! Раскрывать такие преступления трудно, потому что между похищением человека, изъятием органов, пересадкой и непосредственно нахождением трупа (если, конечно, его обнаруживают!) проходит много времени. Кроме того, преступники редко идут на риск и проводят трансплантации на месте похищения – операционная может находиться за тысячи километров от города или деревни, где пропал человек.

– Но ведь случай с Толиком не совсем типичный, верно? – спросила я. – Его вернули! Не совсем домой, но все же оставили почти там же, откуда взяли.

– Верно, – кивнул Карпухин. – Как я уже говорил, таких, вместе с Лавровским и Красиным, одиннадцать человек. Мои ребята попытались связаться с ними – вернее, с их родителями. Только одна мамаша согласилась поговорить, но ничего нового не сказала. Некоторые переехали, а оформление командировок, сами понимаете, проблематично. Остальные отказались даже слышать о том, чтобы снова дать показания, считая, что, раз следователи уже один раз напортачили, и дело лопнуло, как мыльный пузырь, то больше к этому добавить нечего. Но мы продолжаем пытаться...

– Погодите, – прервала я майора, – у меня есть одна идейка.

– Да неужели? – поднял брови Лицкявичус.

В такие минуты я его ненавидела. Иногда глава ОМР вел себя вполне нормально, доверял моим суждениям, даже хвалил, хоть это и случалось очень редко. Но чаще всего он демонстрировал превосходство, причиной которого, судя по всему, являлся мой пол! Однако я заметила, что с Ивонной Лицкявичус общался подчеркнуто вежливо и внимательно выслушивал все, что она имела сказать. Может, дело в возрасте? Или просто в том, что ему не нравлюсь лично я?

– Что за идея? – словно не слыша высказывания Лицкявичуса и ничуть не обидевшись на то, что я его перебила, поинтересовался майор.

– Не знаю, как это вышло, – начала я, – но, несмотря на наши предупреждения и принятые предосторожности, одному журналисту удалось пронюхать о Толике Лавровском.

– Черт! – коротко выругался Лицкявичус.

– Кроме того, этот парень, похоже, провел свое маленькое расследование и выяснил, что наш мальчик – не единственный. Он утверждает, что беседовал с родственниками других пострадавших детей.

– Во дожили! – развел руками Карпухин. – С журналистами не говорят – поют, что твои соловьи, а с органами – молчок! И как, спрашивается, раскрывать дела, если не только свидетели, но и потерпевшие придерживаются кодекса молчания?

– Думаю, – продолжила я, – нам стоит поболтать с этим парнем, Олегом Гришаевым, прежде чем снова пытаться разговорить потерпевших. Если он не врет, то, возможно, у него есть информация, которая могла бы помочь нам выяснить, действительно ли дело Толика и остальные десять както связаны между собой?

– Отличная мысль! – согласился майор. – Может, тогда вы и побеседуете с парнишкой? Думаю, с привлекательной женщиной он будет более откровенен, чем с любым из нас.

На самом деле это было не совсем то, чего бы мне хотелось, – честно говоря, я надеялась, что этим займется сам Карпухин или в крайнем случае Лицкявичус. С другой стороны, никто ведь не тянул меня за язык: идея моя, значит, и воплощать ее мне.

– А вы нашли Елену? – спросила я Карпухина. – Я так и не смогла до нее дозвониться...

– Оказывается, ваша приятельница подала в розыск. Она написала заявление по месту жительства о пропаже ребенка около двух недель назад.

Я вспомнила, что именно к этому времени относится отмена наших с Еленой занятий и ее заявление о том, что Владик болен. Мы и подумать не могли, что мальчика похитили!

– В милиции Красину предупредили, что ребенка могли украсть с целью выкупа, поэтому просили шума не поднимать, а ждать на телефоне, – добавил майор. – Когда звонка не поступило ни на следующий день, ни через неделю, Елене сказали, что, как ни печально, но, согласно статистике, надеяться ей не стоит: сын, скорее всего, уже мертв. Более того, следователи решили, что она сама может иметь отношение к его исчезновению, и начали активно «разрабатывать» версию мамашиубийцы.

– Какая глупость! – воскликнула я. – Лучшей матери, чем Елена, я не встречала, а ведь она одна поднимала Владика, без мужа!

– К счастью, ваша преподавательница – не единственная потерпевшая в таком положении, и мне удалось убедить этих ретивых ребят снять ее с крючка, – пояснил Карпухин. – Их версия и в самом деле выглядит неубедительно, ведь после того, как следователи умыли руки, Красина обратилась на несколько кабельных каналов, и два из них согласились передать обращение матери к похитителям. Так как каналы не центральные, неудивительно, что никто из нас этого обращения не видел. Узнав о его существовании от самой Красиной, я навел справки: все правда, такой сюжет проходил. Разве мамаша, желающая избавиться от сына, пошла бы на телевидение?