Я приготовилась к долгим поискам ученого, а то и к тому, что его вообще не окажется на месте, но, к моему удивлению, Зиненко находился именно там, где ему и положено, – в деканате, в собственном кабинете. Высокий, очень худой и жилистый мужчина в хорошем костюме, лет под пятьдесят поднялся мне навстречу. Когда я объяснила ему цель своего прихода, он неподдельно огорчился.

– Надо же, Прасковья Федоровна... – покачал он головой. – Кто бы мог подумать! Теперь я буду чувствовать себя виноватым, что не позвонил, не спросил, как дела. А когда похороны?

– Вы хотели бы прийти?

– Разумеется! – воскликнул Зиненко. – Раз уж нам больше не довелось увидеться при ее жизни, то хотя бы попрощаться с ней почеловечески я могу. Кстати, а на какие средства ее хоронят? Насколько я помню, Прасковья Федоровна была одинока?

– Собственно, – ответила я, – отчасти поэтому я и занялась поисками ее бывших коллег. Если не найдется никого, кто согласился бы взять на себя расходы по похоронам...

– Ни слова больше! – взмахнул рукой декан. – Господи, да неужели же я не сделаю для нее такой малости? В каком морге она находится?

Я ответила. Зиненко снял трубку телефона и нажал на кнопку внутренней связи.

– Маша, зайди ко мне минут через двадцать – нужно коечто уладить.

Вот так иногда считаешь людей равнодушными, не желающими принимать на себя ответственность, но оказывается, что у них просто нет информации. Говорят, что настоящий друг не спрашивает, чем тебе помочь, он сам обо всем догадывается, приходит и оказывает посильную помощь. Это – идеал дружбы, и он в наши дни встречается настолько редко, что, пожалуй, обольщаться не стоит. Кроме того, ведь Зиненко вовсе не приходился Арамейченко другом и все же предложил заняться похоронами – это даже больше того, что я могла бы ожидать.

Положив трубку на базу, декан повернулся ко мне.

– Хорошо, что находятся люди вроде вас – неравнодушные к чужому горю, – сказал он. – Вы могли бы и не делать этого, ведь, насколько я понимаю, Прасковья Федоровна даже не являлась вашей пациенткой?

– Строго говоря, она была пациенткой моего мужа, – кивнула я. – Тем не менее я считаю, что нужно помогать тем, кто оказался в безвыходном положении.

– Это очень правильная позиция, – кивнул Зиненко. – В наши дни мало найдется людей, делающих чтото без выгоды для себя.

– На самом деле у меня была своя корысть, – призналась я.

– В самом деле? Какая же?

– Мне нужна информация.

– О Прасковье Федоровне?

– О ней и о Борисе Немове.

– Аа. Ну, тогда, пожалуй, нам потребуется кофе. Или чего покрепче?

– Нет, спасибо, кофе достаточно.

Декан снова позвонил секретарше.

– Что именно вас интересует? – спросил он, откидываясь на спинку стула. – Их роман или их исследования?

– И то и другое, если можно, – попросила я.

– Ну почему же нельзя? – развел руками Зиненко. – Теперь, когда оба действующих лица мертвы... Это, надо сказать, были очень бурные отношения – и очень романтичные в то же время. Они развивались на моих глазах, и, признаюсь, я не встречал людей, так привязанных друг к другу, как Борис Геннадьевич и Прасковья Федоровна. Он, видите ли, был женат, а тогда к таким вещам относились не так, как теперь. И тем не менее на этот роман все смотрели сквозь пальцы. Вопервых, они очень старались соблюдать приличия, а вовторых... Вам известно об участии спецслужб в его исследованиях?

– Да, мне намекнула на это Ольга Самуиловна.

– Ропшина? У нее самой, кстати, тоже имелась склонность к профессору Немову, – усмехнулся декан.

Вошла секретарша, неся на подносе две чашки кофе, сахарницу и сливочник. Пока она расставляла все это на столе, Зиненко продолжал:

– Прасковья Федоровна, скажем так, перебежала ей дорогу. Борис Геннадьевич был мужчиной представительным, даже, пожалуй, красивым. Кроме того, он обладал светлой головой, да и некий ореол таинственности делал его невероятно привлекательным для женщин.

– Ореол таинственности? – переспросила я. – Почему?

– То, чем он занимался, в то время находилось за пределами воображения среднестатистического обывателя.

– И что же это такое?

– Генетика, если помните, долгое время была в нашей стране в загоне. Тем не менее «наверху» тоже сидели люди неглупые, понимающие, что эта область науки, которой за границей уделяется более пристальное внимание, не должна остаться неизученной. Признаюсь, изза обстановки секретности мы сами частенько не знали, что именно делаем: каждый выполнял строго определенную часть задания, но для чего и какой будет результат, когда все сведения сведут воедино, мы порой даже не догадывались. Тогда, в ранней юности, нам казалось достаточным уже то, что мы работаем бок о бок с известным ученым, чье имя имеет большой вес в научном мире. Но именно поэтому его и травили все, кому не лень.