Шрифт:
Сэм помолчал. Потом произнес задумчиво:
– Такие вот дела…
Вася вздохнул прерывисто, приходя в себя после необычной истории, и спросил:
– И что ты теперь собираешься делать? Искать? – На небритой физиономии его читался неподдельный интерес, и Сэм мысленно поздравил себя с успехом.
– Я уже искал, Василек, – ответил он. – И в Киеве искал, и в Москве, и в Питере. Даже в Белой Церкви был. Фамилия «Рудницкий» довольно распространенная, нашел нескольких, да все не те. Нигде никаких следов художника Всеволода Рудницкого. Я и в местном музее был, и старика-краеведа, бывшего учителя истории, разыскал, фаната старой закваски. Рассказал ему о Всеволоде Рудницком, о других, кого упоминал Гемфри. Старик долго жевал губами, как же, говорит, Всеволода Максимовича знаю! Интересный, самобытный художник, трагически ушел из жизни двадцати лет. И помещики Черновы были, в их доме после революции школа была, потом райотдел культуры, потом дом сгорел и все бурьяном заросло. А недавно немцы выкупили землю у колхоза, говорят, будут какую-то «пепси-колу» строить. Тогда не удалось, так они сейчас… настырные. Вот и уходит наша слава…
Ничем особенным это семейство не отличалось, хозяйка действительно урожденная Рудницкая, а вот насчет брата Всеволода… не скажу, не знаю. Да и шутка ли, чуть не сто лет прошло… сколько всего случилось. И насчет других художников не знаю, хотя… почему нет? Состоятельные люди в то время были меценатами, приглашали к себе модных писателей и художников даже из Москвы и Петербурга, бывали у них всякие известные люди. Не знаю, говорит, не слышал, но обещаю заняться поисками лично. Переверну архивы, перетрясу документы, оставьте адресок на всякий случай.
Расспрашивал я, Василек, и в Москве, и в Питере… ничего не осталось уже, ни людей тех, ни домов – ничего! Расспрашивал где мог о семьях Рудницких и Черновых, о художнике Всеволоде Рудницком – сплошная черная дыра. Ходил по музеям, встречался с искусствоведами, всякими древними старичками, ходячими энциклопедиями. Не знают, не слышали. Все художники, современники Лентулова, известны наперечет, изучены вдоль и поперек, а Всеволода Рудницкого нет, как корова языком слизала. То ли Гемфри что-то напутал по возрасту и привиделось ему чего не было, то ли… не знаю, что и думать. А только нет его нигде. Нет!
Вася вздохнул. Сэм снова разлил, и они выпили. Помолчали. Сэм потянулся за своим безразмерным портфелем.
– Посмотри, Василек! – Он принялся вытаскивать цветные репродукции в прозрачных пластиковых папках. – Это деревенская серия Давида Бурлюка, выставленная на «Кристи». Смотри, сколько солнца и воздуха, какая голубизна! – Он передал Васе несколько постеров. – Обрати внимание на цены. А вот он же, но совершенно в другом стиле, тут уже чистый футуризм, даже, я бы сказал, кубо-футуризм, и название философское – «Время». Вообще интереснейшая была личность, если помнишь – художник-новатор, первый популяризатор европейского модернизма, мотался по стране, организовывал выставки…
А это Аристарх Лентулов. «Церковь в Алупке». А это его «Восточный город» – возможно, та самая луковица с полумесяцем, которую запомнил или вообразил себе Гемфри. Это опять он. Ты, Василек, смотри, какая цветопередача. Никаких полутонов – четко, ярко, чисто. И сколько света и солнца! Это же… невероятно, сколько света! А эти фантастические цвета: розовый, зеленый, синий, высверки белого, лиловый, желтый – это же радость в чистом виде, восторг! Формы угловатые, сильные. И вдруг смягчены круглым арочным сводом башни и луковиц!
А вот Всеволод Максимович. Смотри, Васенька, «Карнавал»! Субъективный декоративизм и символизм – слова-то какие выразительные, а? А вот еще – «Поцелуй»! Хорошо, правда? Не хуже, чем у Климта [6] . Выразительно, сильно! А ведь ему было всего девятнадцать…
Вася завороженно перебирал репродукции. Глаза у него стали растерянные и голодные.
– А это «Велосипедист» Натальи Гончаровой. Смотри, какой мощный синий! Да он же просто кричит, этот синий, он вопиет, энергия бьет через край! Движение как передано, смотри! Пригнулся к рулю, крутит педали, в кепке, руки вцепились в руль. И кепка – не какая-нибудь там шляпа или панама! Кепка! И отдельные буквы! Я все думаю, Василек, зачем буквы? Тут даже целое слово – «шелк». И шрифт – жесткий газетный «индустриальный» шрифт. Зачем, спрашивается? А ведь что-то есть, ведь добавляет динамики!
6
Густав Климт, австрийский художник, основоположник модернизма в австрийской живописи.
И цвет! Всегда считалось, что движение – это красный колер, синий мрачноват, но ты посмотри, какой она нашла синий! Жизнеутверждающий! Как они умели видеть! Какая энергетика! А?
Вася впился взглядом в постеры. Подносил к глазам, отодвигал. Руки его заметно дрожали, губы шевелились. Сэм наконец заткнулся, чувствуя себя актером, «отыгравшим» сложную роль. Долил виски из новой бутылки в свой стакан, опрокинул. Наблюдал за художником и думал, что все это как шоковая терапия – то ли пациент оправится и будет жить, то ли сплетет лапти. Но что-то сдвинется с места. Дай-то бог!
– А ты помнишь, что такое кубофутуризм? – спросил он вдруг.
Вася поднял голову, посмотрел невидяще. Не сразу сообразил, потом пробормотал:
– Что-то припоминаю…
– Они соединили кубизм с футуризмом, форму одного и динамизм другого, они считали, что цветом и линией можно передать динамику, и в итоге смотри, что получилось. Взрыв!
Минут через двадцать Вася отложил постеры, поднял тоскующие глаза на Сэма и спросил:
– И что ты собираешься делать? Будешь и дальше искать Рудницкого?