Сэм ответил не сразу, нагнетал обстановку, загадочно глядя на Васю. Потом сказал негромко:

– Уже нашел.

– Как… нашел? Ты же сказал, что его нигде нет!

– Эх, Василий, простая твоя душа! Как тебе они? Правда забирает?

Вася кивнул.

– А если я скажу, что твои не хуже были? Та же ярость жизни, тот же свет, тот же воздух! Да глядя на твои картины, кричать хотелось от радости! Танцевать хотелось! Где они, кстати? Живы? На чердаке, в пыли и грязи? Ты сможешь, например, изобразить такую же церковь, как у Лентулова? Хотя нет, не надо, как у Лентулова, давай свою!

– Не знаю, Сема. Я уже забыл, как держать кисть, честное слово. Человек исчерпаем, наверное, вот и я… исчерпался.

– Человек неисчерпаем, пока жив. Это такая скотина… такое животное, твой человек, способное на все! Ты согласен? Или тебе надо подумать?

– О чем? – Вася все еще не понимал.

– Рудницкого нет. Да здравствует Рудницкий! Он исчез без следа, бедняга, но мы воскресим его, как Феникса, из пепла времени. Создадим и придумаем! Порадуем старого Гемфри Блейка.

– Но это же подлог!

– Мы не собираемся подделывать картины Всеволода Рудницкого, Василек. Мы собираемся создать их! Мы собираемся родить художника по имени Всеволод Рудницкий в муках… совести. Твоей. Шучу, шучу! Мы же не аферисты какие-нибудь, упаси бог! Никто не знает такого художника, может, его и вовсе не было, может, Гемфри ошибается, приснилось ему… И я обещаю тебе, Василек, твою персональную выставку через годик-другой. Как только мы раскрутимся с Рудницким. Я думаю, двух или трех его картин будет достаточно. А потом слепим тебя.

– Я не знаю, честное слово… – неуверенно бормотал Вася, полный сомнений.

– Мы всегда можем сказать, что картины предположительно кисти Рудницкого, что они современны ему, а Гемфри будет решать сам. Лично я думаю, ему хочется вернуть детство, и картины его дяди – символ этого детства, воспоминание о далеком и счастливом времени. Это для него главное, а не их подлинность, понимаешь? Если он признает их, значит, мы создали художника Всеволода Рудницкого заново, не дали исчезнуть ему бесследно. И будут его картины висеть у потомков Гемфри, а они, эти потомки, будут рассказывать гостям, что это работы их предка, известного художника-футуриста Всеволода Рудницкого, дяди Севы.

Если не признает – извинимся и отправимся восвояси. Только и всего. Ты лишь имей в виду, Василек, подобные истории просто так на дороге не валяются. Такая мощная история! Не иначе как… знак. Знак твоего возрождения, и теперь главное, не упустить фортуну, схватить ее за хвост. – Сэм замолчал. Потом сказал, словно подводя итог: – Последнее слово за тобой. Если ты откажешься, мне придется вернуться в Нью-Йорк, позвонить старому Гемфри Блейку и сказать, сорри, уважаемый, но… нет, к сожалению. Нет нигде Всеволода Рудницкого, дорогого вашего дядюшки. Ты представляешь, что с ним будет? Это убьет его!

– Я согласен! – выдохнул Вася, чуть не плача. – Я постараюсь. Ты мне их оставишь? – Он кивнул на постеры.

– Они твои, – великодушно сказал Сэм. – Ты не пожалеешь об этом, Василек. А теперь давай обсудим технические детали нашего… симулякра [7] , – прибавил деловито.

– Чего? – не понял Вася.

– Симулякра!

– Что это?

– Копия, не имеющая оригинала. То, чего на самом деле нет. Вроде нашего Всеволода Рудницкого и его картин!

Банкир Григорьев позвонил около семи вечера, был сух и деловит. Сказал, что не смог связаться с ним раньше, так как был занят. Теперь разгребся и ждет Шибаева для отчета сегодня в девять ноль-ноль, пока у него есть пара свободных минут. Шибаев испытал волчье ощущение дыбом вставшей на загривке шерсти от одного голоса Григорьева, хамского и покровительственного одновременно. Банкиру было наплевать, есть ли время у него, Шибаева. К его неприятию этого человека теперь примешивалась ревность, а также подспудное чувство вины. Хам Григорьев или не хам, а рога ему он наставил, и если дойдет до разборок, а Шибаеву почему-то казалось, что непременно дойдет, то мало ему не покажется. Его наняли доказать виновность неверной жены, и он, Шибаев, сделал все, что мог, чтобы вину ее доказать. Так, верный вассал, приглядывающий за супругой сюзерена в его отсутствие, вместо того чтобы блюсти честь дамы, совращает ее – что-то было похожее в историческом фильме, который он видел когда-то. Он не боялся Григорьева, велика честь, но Ирина оказалась болевой точкой.

Одно хорошо – сегодня он развяжется с Григорьевым. Скажет, что никаких доказательств неверности жены представить не может, все ее передвижения и встречи носили вполне невинный характер, ни один самец не приблизился к ней даже на пушечный выстрел. Продолжать дальнейшую разработку объекта не может, так как вынужден уехать по семейным обстоятельствам. Вот вам фотографии жены, вот рапорты за отчетный период, включая накладные расходы. И до свидания, надеюсь, не скорого.

Нарисовав картину прощания с Григорьевым, Шибаев тем не менее понимал, что могут случиться разные непредвиденные осложнения. Ну, допустим, их видели вместе, его и Ирину, и доложили банкиру, описали его внешность. И тогда… Что тогда, Шибаев представлял себе смутно. Тогда придется действовать по обстоятельствам. Возможно, дойдет до выяснения отношений. Сожаление, что он не рассказал Ирине о… телодвижениях ее супруга, кольнуло Шибаева. Он пытался, но она сказала, молчи, иди сюда! А потом уже стало не до того…