Когда он вышел на «Баррикадной», немного запутавшись в пересадках и толпе людей, на улице уже стемнело и зажглись фонари. Место показалось ему знакомым. Он прошел вниз от Садового кольца и увидел зоопарк. Они ведь его сегодня уже проезжали, но времени гулять по нему не оставалось. Ване очень хотелось в зоопарк, и он подумал, что было бы здорово сходить туда завтра с мамой. Мальчик достал открытку и, сверившись с адресом, который он уже и так помнил наизусть, спросил у прохожего, где находится дом с этим номером. Человек махнул рукой в сторону высотки:

– Так вот же он.

Ваня остолбенел. Неужели мама живет в этом замечательном доме?! Он перешел дорогу и поднялся по лестнице, нашел нужный подъезд, взялся за тяжелую бронзовую ручку, но заходить не решился, почему-то стало очень страшно, так страшно, что он даже чуть не расплакался. Тревожные сомнения, которые раньше почти не посещали его, расцвели махровым цветом. Не ожидая, что будет вот так «богато», как он сам определил для себя увиденное, Ваня оробел, не в силах двинуться дальше. Оглянувшись, увидел сквер и решил немножечко постоять поодаль, чтобы успокоиться и набраться храбрости. «Ну что, ну что, – рассуждал он, ходя туда-сюда в промокших ботинках и подгрызая ноготь на большом пальце, – разве мама не могла устроиться на работу к богатым людям. Может быть, они из правительства или артисты. Что же тут такого? Наверное, надо было все-таки сообщить о моем приезде. А вдруг они строгие и не пустят меня ночью. Ну и что?! Хватит ныть! Мелочь у меня еще осталась. – Он достал монетки, разложил на ладони. – Пять копеек на метро. И еще куча двадцаток. Самое главное – мы повидаемся, я отдам маме подарок и поеду на электричку. Вокзал через несколько остановок, на последнюю я точно успею». Приняв такое решение, он, уже не боясь, направился к подъезду, как раз в тот момент из него выходили две женщины с большой коляской, и он поспешил, чтобы помочь им придержать дверь. Однако они и сами ловко управились и пошли к скверу. В коляске, по всей видимости, лежали два малыша, потому что она была слишком широкая, и одна женщина в красивом приталенном пальто, сапогах на высоком каблуке и вязаной белой шапочке склонилась над одной стороной и, ласково приговаривая, что-то поправляла кряхтящему ребенку. Другая, коренастая, постарше, в таком же мохеровом берете, как у спекулянтки, устраивала поудобней другого малыша. Ваня приостановился, а потом засмеялся и побежал к ним навстречу:

– Мама, мамочка!

Женщина вздрогнула и выпрямилась. Улыбка на ее лице растаяла. Через секунду она резко оставила малыша и, схватив за ручку коляску, развернулась и быстрым шагом рванула в другую сторону. Тетка посмотрела на Ваню и заторопилась за ней. Женщина что-то нервно сказала ей, та снова на мгновение повернула свою большую голову в берете. Младенцы надрывались. Ваня пробежал еще немного. Она, наверное, его не узнала в темноте:

– Мама!

Обе ускорили шаг и, не оборачиваясь, исчезли за углом дома. По инерции он еще продолжал улыбаться, не понимая, что произошло, хотя сердце уже невыносимо царапала тревога. И правда, вскоре из-за угла, на который он все это время смотрел, появилась мешковатая тетка и быстрой походкой засеменила прямо к нему. Над ним нависли толстые щеки, и круглый розовый рот пробормотал:

– На вот, мать передала. – Ее рука ловко скользнула к нему в карман пальто и тут же вынырнула.

– А я подарок привез. – Он протянул пакет.

Тетка взяла его за плечи и развернула:

– Иди, мальчик, иди. Не нужны тут никому твои подарки.

Ваня вывернулся. В глазах его стояли слезы:

– Я просто повидаться хотел.

– Повидаться он хотел! Не надобно Марии Андревне неприятностей. – Женщина легонько подтолнула его вновь: – Иди уже откуда пришел.

Ваня шел, плакал и все повторял тихонько вслух:

– Я же просто повидаться, что ж тут такого, просто повидаться. – В руке беспризорно болтался пакет с никому не нужной коробочкой.

Ваня приложил ухо к двери. Ничего не слышно. Он как можно тише постарался повернуть ключ в замке и вошел. Снял обувь, запрятал в вещи пакет и прошел на кухню. Дед сидел за столом, держа в руках его записку. Повернулся на вошедшего внука:

– Ну что? Легче стало?

– Дед, прости меня.

– Надо было тебе все рассказать. Сам виноват. Не мог я. Ждал все, что одумается она. Да видно зря.

Ваня ожидал, что дед будет его отчитывать, выяснять подробности, но он не ругался, не кричал, вопросов не задавал, переживал все внутри. Видно, понимал, чем дело закончилось. Вздохнув, встал:

– Замерз небось, давай чаю попьем и спать. Умотался, наверное.

– Дед, расскажи про маму.

– Да что рассказывать? Приехал один по правительственной линии с проверками на наш завод. Пошел в конструкторское бюро. Там она. – С тех пор как мама уехала, дед ни разу не назвал ее по имени. – Закрутилось. Бегала все к соседке по телефону трепаться. Приезжал еще сюда. В общем, обрюхатил он ее, потом, правда, замуж позвал, только условие поставил, чтобы без довеска… – Он выдержал паузу, посмотрел на Ваню. Тот понял, о ком это, но выдержал. После сегодняшнего свидания в сквере на Баррикадной ему такое услышать было не страшно.

– Лучше бы бросил ее. Подняли бы детей! И не такое дюжили! Эх! Что теперь говорить-то? – Махнул дед рукой. – Сидели мы вот тут. Я ее, конечно, не пускал. Но она кричала, что ей надоело жить в нищете, что молодость уже, почитай, ушла, у нас в Лихневе одни сплошные алкоголики и тунеядцы, а ей выпал шанс устроить жизнь, а я, родной отец, лишаю ее последней возможности. Жестко так сказала, я только плюнул и ответил ей, что если уедет, дочери у меня нет. Она, понятно, уехала. Когда вещи собирала, он ее внизу на «Волге» ждал, даже не зашел познакомиться, все не по-людски… Ну и правильно, что не зашел, я спустил бы его взашей с верхнего этажа, так вот… она вещи собирала, все бормотала, мол, папа, не переживай, свыкнется, я Ваньку заберу, будет в Москве расти. В общем, «забрала»… Ничего, сынок, не переживай. Сдюжим. Только ты деда так не расстраивай больше. Я извелся весь.

– Хорошо, дедуль. – Он поцеловал его в макушку. – Спокойной ночи.

Они улеглись по кроватям, каждый ворочался и долго не мог заснуть. Дед перебирал нехитрые, мучившие его мысли: о несчастном Ваньке, что ему приходится переживать, какие чувства роятся у него в еще неокрепшей душе. Вот ведь ничем не показал, что раздавлен. Растет внук, взрослеет. Учит его жизнь. Только больно уроки ему тяжелые достаются. Думал о своей непутевой Маше: как получилось, что она выросла такая бессовестная, что смогла оставить ребенка, видно, потому что без материнской ласки росла все сознательные годы. И сам он нередко давал строгача, перегибал иногда в борьбе за воспитание, что уж там. А вот в последней, самой главной битве проиграл. Может, надо было ему жениться? И женщины были хорошие, только он думал, что лучше хоть с таким, но родным отцом, чем с мачехой. Прикидывал, поступила бы она так, если бы не было его, человека, на которого можно скинуть сына. Неужели сдала бы его в интернат? Хорошо, что он еще жив и работать может. Поднимет Ваньку. Черт с ней, небось самой не сладко в столице этой.