Ах, с каким удовольствием я разбил бы его трясущиеся от волнения губы, сломал нос, выбил зубы… Жаль, что на кровных братьях все заживает так быстро, что даже сравнение «как на собаке» не подходит! Я огляделся – вокруг толпились юные птенцы с бессмысленными взглядами и глупым выражением восторженных лиц. Что они могли знать об истинной любви? Щенки, готовые лизать туфельку предмету страсти…

Снова вперед вылез Чеслав. Уж у него-то голос не дрожал. Чех усмехался мерзкой слащавой улыбкой, читая очередной вирш:

Наверное, я зарычал вслух, не замечая, как ногти впиваются в ладонь. Иначе чем объяснить, что все одновременно повернулись ко мне. Кто-то отпустил язвительное замечание. Но видел я лишь глаза Агнешки. И слышал лишь ее голос:

– А ты, юный рыцарь… Прости, забыла, как тебя зовут.

– Анджей Михал, ваше высочество.

– Это длинно. Скажи, Анджей, ты совсем не интересуешься стихами?

– Я вырос далеко от городов, ваше высочество. В детстве и отрочестве слушал лишь крестьянские песни. Но они слишком грубы и просторечны для вашего утонченного слуха. Это не Петрарка и не Вергилий.

– И тем не менее ты знаешь, кто такой Вергилий?

– Пан Мжислав учил меня. А до того я учился лишь держать в руках оружие.

– Разве ты не знаешь, юный Анджей, что достоинством рыцаря является не только воинская доблесть, но и умение поддержать разговор с дамой, не дать ей заскучать?

Я развел руками:

– Знать-то знаю, а вот… Ну непривычен я, пани, к благородному обществу.

Прислушивавшиеся к нашей беседе птенцы сдержанно захихикали.

– Да неужели ты не знаешь ни одного стиха?

– Почему? Знаю я… – проговорил я, запинаясь и проклиная себя за робость и растерянность.

– Так расскажи.

– Простые они. Для корчмы. Не для ушей благородной пани.

– А откуда ты знаешь, что я у себя на родине люблю слушать? Может, мне эти куртуазные изыски поперек горла? Может, мне хочется чего-нибудь простонародного? – Агнесса лучезарно улыбнулась, хитро прищурившись. Она словно в кошки-мышки со мной играла.

Я вздохнул, собираясь с силами.

– Что ж ты медлишь, рыцарь Анджей Михал?

– А он язык откусил, – весело осклабился Гавичек из Будейовиц, и я поклялся, что когда-нибудь убью его.

– Ничего я не откусил. Даже спеть могу! – Я так разозлился от смущения. Иначе ни за какие коврижки не согласился бы петь перед этой толпой.

– Да? – Принцесса снова улыбнулась. – Тогда спой нам. А я объявлю победителя, по примеру правителей прошлого, которые поощряли поэтические турниры не меньше, чем поединки рыцарей. Ну что же ты, рыцарь Анджей Михал? Мы ждем!

Под настойчивыми взглядами соперников я запел:

Эти простые слова и незатейливую мелодию я помнил с раннего детства, когда к нам в маеток [45] забредали певцы с Волыни.

Закончил песню я уже в полном молчании. Неужели этим ротозеям могла понравиться безыскусная песня, да еще не на итальянском?

Все объяснялось гораздо проще. В двух шагах от меня, задумчиво склонив голову к плечу, стоял пан Лешко, а рядом с ним – посланник киевского князя Амвросий и старый Мастер из Лодзя по имени Венцеслав, который, поговаривали, помнил еще, как Крак убивал дракона.

– Молодец, юноша, – одобрительно проговорил краковский князь. – А то завели манер все у итальяшек слизывать. И стихи, и панталоны дурацкие. А вот чтобы по-простому, по-нашему…

– Да, в наше время не так все было, – поддержал его Венцеслав. – От чистого сердца все.