Молоденькая Маша Чувалова увидела своего будущего мужа на лекции по археологии. Роман Ефимович эту лекцию и читал. Первого сентября 1942 года среди студентов истфака Тарасовского университета почти не было парней – все, кому позволяло здоровье, ушли на фронт. А вот обивавшим пороги военкомата девчатам объяснили, что их дело – получать образование. Тогда девушки параллельно учебе пошли работать санитарками в госпиталь, который открылся в здании соседней школы. Многие их вузовские преподаватели тоже надели солдатские шинели. Поэтому, когда в город прибыл эшелон с учеными Ленинградского университета, вывезенными из блокадного города, каждому сотруднику нашлось место в вузе. Студентки горели желанием узнать у них, как там, во фронтовом городе, но блокадники не хотели вспоминать о пережитых страданиях, а вот Роман Ефимович много рассказывал девушкам, учившимся на факультете. Но рассказывал не о том, что пришлось пережить самому, а о том, как достойно вели себя ленинградцы, как стойко сопротивлялись врагу. И осенью сорок второго, когда у всех на устах было слово «Сталинград», о героизме ленинградцев хотели знать еще и еще.

– Все девчонки были влюблены в Романа Ефимовича. Он не скоро оправился от многомесячной голодовки, но даже его блокадная худоба казалась нам особенно красивой, – в голосе Марии Трофимовны было столько тепла и любви, что у меня в груди шевельнулся червячок сожаления о том, что меня такое чувство миновало. – Как мы все его жалели, когда узнали, что умерла его жена, а потом и сын, так и не оправившиеся после блокады, – Чернова помолчала, справляясь с волнением, навеянным воспоминаниями.

Когда их группа пришла к преподавателю на похороны жены, выяснилось, что квартира, которую снимали Черновы, совсем недалеко от дома Чуваловых. С тех пор часто утром Маша видела, как преподаватель шел в университет, а потом как-то так получилось, что они стали ходить вместе. Чернову было тяжело одному в чужом городе. Коллеги из Ленинградского университета жили далеко, на работе общаться с ними было трудно – из-за недостатка преподавателей каждый нес двойную нагрузку. Очарование юной девушки, которая всегда была рядом, возымело действие. Не скоро, но Роман Ефимович понял, что жизнь продолжается, и понял это во многом благодаря Машеньке.

То, что у него взрослый сын (мальчику к тому времени, как они поженились, было четырнадцать лет), не смутило Машу. Она никогда не делала различия между своей дочкой и пасынком. И Павел принял молодую жену отца и подружился с ней.

– Но, насколько я знаю, вы, Мария Трофимовна, врач. Вы бросили истфак? – удивилась я.

– Нет, – улыбнулась Чернова, – я окончила университет. У меня два диплома. История – очень интересная наука, особенно когда ее преподает такой замечательный специалист, как Роман Ефимович. Но работа в госпитале показала, что я могу облегчать людские страдания. Да еще и дочка родилась болезненной, приходилось постоянно общаться с медиками, интересоваться новыми способами лечения. Я поняла, насколько интересна для меня медицина. Муж понял и поддержал меня. Едва получив диплом историка, я поступила в медицинский. И ни разу не пожалела потом о таком решении. Конечно, будь я историком, могла бы ездить с мужем в экспедиции. Но сначала дети были маленькие, потом привыкла ждать его…

– А много было экспедиций, и куда он ездил? – перебила я.

– Каждый год. В Центральную Азию, в Тибет, в Гималаи…

– Знаю, – я вновь попробовала перевести разговор на интересующую меня тему, – что обо всех его экспедициях есть подробные отчеты и монографии по итогам раскопок… Но припомните, пожалуйста, может быть, было что-то особенное, о чем в советское время нельзя было писать?

– Муж искал пропавшие цивилизации, – Мария Трофимовна помолчала. – Сейчас обо всем этом много пишут, а тогда было не принято рассказывать… Он увлекался йогой, хотя и не афишировал свои способности. Сейчас, когда я смотрю по телевизору обо всех индийских «чудесах», мне смешно. Роман Ефимович мог делать гораздо больше. Мне кажется, он читал мои мысли – не раз бывало, что я еще только хочу о чем-то его спросить, а он уже отвечает. Даже когда был в экспедиции, он чувствовал нас. Дашенька была болезненной девочкой, каждое лето мы с ней летали на море. Однажды ночью раздался звонок. Муж был тогда в экспедиции в Монголии, по рации он вышел на знакомого военного и по спецсвязи дозвонился до меня. Он категорически запретил мне утром лететь…

Чернова помолчала, а потом произнесла:

– Самолет, на котором мы должны были лететь, разбился…

– Я про это не знал, – удивился Яков Павлович. – А вообще-то я тоже удивлялся, как дедушка меня понимает!

– То есть он был экстрасенсом?

– Он был необычным человеком во всем, – ответила Мария Трофимовна, – свободно говорил на английском, испанском, арабском языках, знал французский, понимал немецкий. У него был свой собственный метод ненавязчиво вовлекать в изучение языков детей, да и меня. Он начинал постепенно: вставлял в разговор одно слово, допустим, на испанском. Дети запоминали, и я с ними. Тогда он начинал употреблять это же слово, но уже на английском. Так мы неожиданно заговорили на этих языках, и потом в разговоре он часто переходил с одного языка на другой. Со временем мы все так привыкли к этому, что сами охотно разговаривали то по-английски, то по-испански, то по-арабски. Паша в школе учил немецкий, мы всей семьей начали разговаривать на немецком.

– И меня папа так же учил! Сколько себя помню, я понимал эти языки и как-то незаметно стал разговаривать, – Чернов уже не удивлялся, а просто констатировал. – Папа и йоге меня учил.

– Роман Ефимович очень переживал смерть первой жены, – в голосе Марии Трофимовны было столько тепла и гордости за мужа. – Он считал, что, если бы настоял на ее занятиях йогой, она бы легче пережила испытания блокады Ленинграда и выжила бы. Поэтому меня он постепенно приучил к таинствам йоги. Конечно, образом жизни для меня йога не стала, но очень много полезного для себя я переняла. А вот с Павлом восточными таинствами он занимался серьезно. И вообще он очень много внимания уделял сыну. Я вошла в их семью, когда мальчику было четырнадцать лет, конечно, было страшновато, ведь я была старше пасынка всего на шесть лет, а у Павлика начинались подростковые проблемы, хотя в то время ни о каком переходном возрасте не слышали. Мамой он меня не называл, да я и не претендовала – мы стали друзьями. И все же у мужчин были какие-то тайны. Иногда они говорили по-арабски. Со временем и я начала понимать этот язык и вдруг стала осознавать, что они переводят разговор на другую тему, когда я вхожу в кабинет.

– Мария Трофимовна, пожалуйста, вспомните, рассказывал ли вам муж о своих предках, о традициях в семье, о каких-то талисманах? Удалось ли вывезти что-то из Ленинграда, может быть, какие-то ценности, книги?

– Черновых вывозили по Ладожскому озеру, какие там вещи! Но самые ценные книги из своей библиотеки ему удалось спрятать в университетских подвалах. И когда он ездил после войны в Ленинград, привозил оттуда по два чемодана книг из фамильной библиотеки – это и было самой большой ценностью у нас в семье.

– А почему после войны Роман Ефимович не вернулся в Ленинград? – поинтересовалась я.

– Их дом разбомбили – возвращаться было некуда, да и разрешения вернуться в освобожденный город никто не давал, ведь за это время его назначили деканом истфака, поэтому сначала его попросили, прежде чем уехать, подготовить себе замену. Потом выяснилось, что дочке там не подходит климат, решили подождать, пока подрастет, а позже вопрос о возвращении уже не вставал. Как только сняли блокаду, Роману Ефимовичу удалось съездить в Ленинград, побывать на пепелище. Он вернулся расстроенным и сказал, что придется начинать все заново. Тут возобновились экспедиции за рубеж, причем экспедиции от Академии наук – университетское начальство гордилось, что у них работает ученый с мировым именем, да и в областной администрации про это знали, ценили Романа Ефимовича, создавали ему условия для работы. Дом, в котором мы живем, был одной из первых послевоенных построек – нас сразу обеспечили четырехкомнатной квартирой. Все лето он проводил в поле, даже не всегда удавалось вернуться к началу учебного года. В связи с этим позже деканом назначили другого, а ему оставили кафедру археологии, но муж был только рад этому – больше времени оставалось на науку. Павлик начал ездить с ним в экспедиции еще школьником. И Роман Ефимович очень переживал, что у него долгое время не было внука, который продолжил бы их дело.