Во-во, упрямый. Упрямый, как черт, подтвердил другой. Потому-то и не верится, что там, за стеклом, улыбается старина Альберт. Зубы уж больно хороши. Да у Альберта еще в детстве все зубы повыбивали.

Илетия уехала в колледж, а ее дружки завербовались в армию, потому что были бедные. По всему свету они искали и находили дядюшек альбертов, похожих на того, что стоял в ресторане. Илетия особенно сильно хандрила, когда обнаруживала таких дядюшек в своих учебниках, в газетах, в передачах по телевизору.

Куда ни посмотришь — всюду дядюшки альберты (ну и, конечно же, бесконечные тетушки альбертины).

Но у нее был пузырек с прахом, были записи рассказов стариков, были друзья, которые ей писали, что в армии их обучают кое-чему похлеще, чем выбивать окна в ресторанах.

И она очень следила, чтобы в ее собственной душе, как бы ни промывали мозги, дядюшка Альберт не завелся.

Перевод М. Зинде

Сара неторопливо идет с теннисного корта, приглаживая жесткие черные волосы на затылке. Она здесь пользуется популярностью, и пока поднимается по тропинке к Талфингер-Холлу, сокурсницы обступают ее со всех сторон. Веселая, щебечущая стайка, человек шесть. Сара, самая высокая, раньше всех видит посыльного.

— Мисс Дэвис,— кричит он, не двигаясь с места и дожидаясь, пока девушки с ним поравняются,— у меня для вас телеграмма.

Ирландец Брайен, фуражка в руке, стоит и ждет, пока Сара возьмет телеграмму, затем — общий поклон молодым леди и удаляется. Брайен молод и красив, но так всегда угодлив, что девушки над ним посмеиваются.

— Ну, вскрой же,— восклицает одна из них, видя, что Сара нерешительно разглядывает желтый заклеенный бланк, вертя его так и эдак.

— Нет, вы только поглядите на нее,— говорит другая,— ну, не красавица разве? Какие глаза, волосы, а кожа!

Сара высоко зачесывает курчавые волосы, и они, как шапочка, оттеняют мягкий коричневый цвет немного угловатого лица: у нее широкие скулы и острый подбородок. Особенно подружкам нравятся ее глаза: кажется, будто они знают много печального и смешного, о чем другие и понятия не имеют, но тайну хранят про себя.

Подруги часто подшучивают над Сарой из-за ее красоты. Им нравится вытащить ее на посмотренье своим молодым людям, наивным и развязным юношам из Принстона и Йеля. Сара деликатна, и друзьям невдомек, что их бестактность кажется ей просто возмутительной. Но чаще Саре жаль их, и тогда от смущения она ведет себя довольно странно: вот и сейчас она улыбается, воздев глаза и руки к небу. Она всегда относится к их излишней любознательности как мать, которую донимает назойливый ребенок. А подружки так и светятся приязнью и жадным вниманием, пока Сара вскрывает телеграмму.

— Он умер,— говорит Сара.

Глаза и руки устремляются к телеграмме. «Ее отец»,— говорит кто-то. «Вчера».— «О Сара,— и хнычет: — Мне очень жаль».— «И мне».— «Я тоже сожалею».— «Чем тебе помочь?» Но Сара, не оглядываясь, уходит, высоко подняв голову. Шея у нее просто одеревенела.

— Как грациозна! — говорит одна.

— Горделивая газель,— отвечает другая. И они торопятся к себе — переодеться к обеду.

Спальный корпус Талфингер-Холла производит приятное впечатление. Гостиная, что сразу при входе,— еще и маленькая галерея современного искусства, и есть очень ценные оригиналы, литографии и коллажи. Вещи постоянно исчезают. Кое-кто из девушек не может преодолеть соблазна перед «честное слово, настоящим Шагалом» с его литографированным автографом, хотя у них достаточно денег, чтобы приобрести подлинник не хуже тех, что висят в городском музее. Комната Сары Дэвис рядом с гостиной, но у нее на стенах только недорогие репродукции Гогена, рубенсовой «Головы негра», Модильяни и Пикассо. Одна стена целиком занята ее собственными рисунками, и все изображают черных женщин. Портреты мужчин — красками ли, карандашом — ей не удаются: это все равно что фиксировать знак поражения на пустом белом листе. А женщины ее величественны, все с мощными, массивными руками и усталым, но победным взглядом. Посреди стены — красный плакат: мужчина держит девочку, уткнувшуюся ему в плечо. Саре часто кажется, что это она сама, но лицо ее недоступно постороннему взгляду.

Сара боялась уезжать из Талфингер-Холла даже на несколько дней, потому что он был теперь ее домом и подходил ей больше, чем всякий другой. Может быть, она полюбила его потому, что зимой здесь в огромном камине пылают пахучие смолистые поленья и за окном идет снег, и разве она не мечтала всю жизнь о горящем очаге и холодном снеге? Пока она собирала вещи, Джорджия казалась очень далекой; Саре не хотелось уезжать из Нью-Йорка. Дедушка, правда, говорит, что здесь «дьявол всегда начеку, так и хватает девчонок за юбку». Дедушка считает, что лучше Юга ничего нет (хотя, конечно, есть люди, которые портят там всю музыку), и божится, что умрет ну самое большее в пяти милях от того места, где родился. Даже в его сером дощатом доме на ферме и в тощих животных, которые регулярно и неуклонно размножаются, есть какое-то упорство. Вот кого ей хотелось бы увидеть больше всех и сразу, как приедет.

В дверь ванной, смежной с ее комнатой, постучали, и вошла соседка, а с ней ворвались громкие финальные аккорды баховского концерта. Сначала она только заглянула в комнату, но, увидев, что Сара одета, прошлепала вперед и плюхнулась на постель, полная блондинка с толстыми, молочно-белыми икрами и вечно серой немытой шеей.

— Чес-слово, ты великолепна!

— Ах, Пам.— Сара досадливо машет рукой. Будь они в Джорджии, даже Пам сочла бы ее самой обыкновенной, хотя и не лишенной привлекательности, цветнойдевушкой. В Джорджии их тысячи, и покрасивее Сары. Только Пам об этом ничего не известно, она никогда не бывала в Джорджии и словом не перемолвилась с негритянкой, пока не познакомилась с Сарой. Увидев же ее в первый раз, она возгласила с пафосом, что Сара точно «красный мак среди бледных зимних роз». Еще ей показалось невероятным, что у Сары всего одно пальто.