Из города до церкви было двадцать миль, которые они прошли по жирной грязи, и придорожная жимолость под жарким весенним солнцем благоухала изо всех сил. Церковь — строение, потерявшее цвет от непогоды, какой-то призрак здания с пустыми окнами-глазницами и осевшей дверью. Однажды ее почти спалили злоумышленники, подожгли горящим крестом. Высокий развесистый красный дуб, под которым Сара играла в детстве, все еще величественно осеняет церковный двор, широко простирая ветви над крышей и через дорогу.

После короткой, исполненной сдержанного достоинства службы, когда не плачут только Сара и дедушка, гроб с телом отца ставят на катафалк и везут на ближнее кладбище, среди буйной зелени которого белые надгробия кажутся скудными обломками какой-то древней цивилизации. Краешком глаза Сара следит за дедушкой. Он не согнулся под тяжким бременем. Держится прямо, глаза сухие и ясные. Он прост и серьезен, как герой, он человек, который гордится доверием семьи и с достоинством несет горе. «Странно, что я никогда его таким не рисовала, вот просто так, как он стоит здесь, среди всех этих безымянных, незначительных людишек, на фоне которых его профиль, все его лицо, на свету коричневатое, выглядит так горделиво».

Черты поражения, которые всегда пугали ее в лицах негров-мужчин, были «высечены» белыми. Но на дедушкином лице нет и следа поражения. Он стоит как скала, внешне спокойный,— утешение и опора семьи Дэвисов. Только семья его заботит, и он не позволит им пасть духом.

— Я когда-нибудь нарисую тебя, дедушка,— говорит она, когда они уже собираются уйти.— Вот таким, какой ты сейчас, с этим самым,— она подвигается поближе и трогает его щеку,— вот с этим упрямым выражением. И с этим взглядом, говорящим «да» и в то же время «нет».

— Не надо рисовать такого старика,— отвечает он, вглядываясь в ее глаза из какого-то далека, где бродят его мысли,— если ты хочешь меня сделать, сделай из камня.

Могильный холм вышел округлым. Он красного цвета. Все венки прислонили с одной стороны, чтобы с дороги была видна только гора цветов. Но ветер уже обрывал лепестки роз, и под начавшейся дробью дождя на глазах выцветали зеленые ленты. Через неделю потревоженная жимолость, шиповник, дикий виноград и трава снова займут свое место, и все будет как прежде.

— Что ты хочешь сказать этим «приехала домой»? — Брат, кажется, искренне удивлен.— Мы все так гордимся тобой. Сколько черных девушек в твоем колледже? Только ты? Ну, хорошо, еще одна, кроме тебя, но с Севера. Это действительно кое-что!

— Я рада, что это доставляет тебе удовольствие,— отвечает Сара.

— Удовольствие? Но ведь это то, чего так хотела мама,— дать хорошее образование малютке Саре, и отец этого хотел бы, если бы мог чего-нибудь хотеть после маминой смерти. Ты всегда была умницей. Тебе всего два года было, а мне пять, а ты мне показала, как есть мороженое, чтобы не перепачкаться. «Сначала откуси кончик рожка,— сказала ты,— а потом соси понемножку». Никогда не мог понять, как есть мороженое, если оно тает.

— Не знаю,— отвечает Сара,— иногда так сильно чего-нибудь желаешь, а потом видишь, что это тебе совсем и не нужно.

Сара качает головой, и взгляд ее становится сумрачным.

— Я недели трачу,— говорит она,— чтобы нарисовать лицо, не похожее на все остальные, кроме, пожалуй, одного. Как же не думать, что я занимаю чужое место?

Брат улыбается:

— Ты говоришь, что недели бьешься, рисуя все то же лицо, и еще сомневаешься, свое ли место занимаешь? Шутишь, наверное? — Он щиплет ее за подбородок и громко смеется.— Ты ведь знаешь, как нарисовать просто лицо,— говорит он,— затем научишься рисовать красками меня, а потом сделаешь дедушку в камне. Затем вернешься домой или уедешь во Францию, в Париж. Но это все равно.— В его нежности так много совсем не проповеднического энтузиазма, что она плачет. И с миром в душе укрывается в его братском объятии. Интересно, был ли у Ричарда Райта брат?

— Ты моя дверь, ведущая во все комнаты дома,— говорит она,— никогда не закрывайся.

И он отвечает: «Нет, никогда», словно понимая, что она имеет в виду.

— Когда же мы снова вас увидим, сударыня? — спрашивает он позже, везя ее на автобусную остановку.

— Как-нибудь урву денек и нагряну сюрпризом,— отвечает Сара. На автобусной остановке, возле крошечной бензоколонки, Сара изо всех сил обнимает брата. Белый парень, рабочий, прерывает работу и смотрит на них ухмыляясь. Взгляд у него наглый и презрительный.

— Ты когда-нибудь задумывался над тем,— говорит Сара,— что мы очень старый народ в очень молодой стране? — Она смотрит на брата из окна автобуса, смотрит не отрываясь, пока маленькая бензоколонка не пропадает из виду и экспресс «Серая гончая» не берет курс на Атланту. Из Атланты она вылетает в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке она садится в поезд, идущий к университетскому городку.

— Господи,— говорит одна из приятельниц,— да как же ты замечательно выглядишь! Дома тебе полезно бывать.