— Мне уже начинало казаться, что я тебя никогда больше не увижу… Мне очень не хватало тебя…

Вместо ответа я вложила на столе свою руку в его. И этот жест словно перечеркнул три недели разлуки. Устоявшийся запах долгого летнего дня заполонил светлое, почти безлюдное кафе. Я с трудом узнавала обстановку. Неужели предыдущая наша встреча состоялась здесь? А мне-то казалось, что угрозы Салима, раскаты его гнева бесповоротно нарушили сонное спокойствие этих мест. Воспоминание о нашей ссоре было таким же неубедительным, как о сцене из плохой драмы. Самое худшее — не забвение, подумала я, а когда прошлое становится карикатурным.

Тем не менее, когда я подняла взгляд на Салима, лицо его выражало такую нежность, такую искреннюю озабоченность, что можно было не сомневаться в том, что позже я буду вспоминать этот миг как ясную зорьку. Как солнце, добавила я, ведь одно только солнце никогда не тускнеет в памяти. Я тщетно пыталась растворить свое волнение в благодушии.

— Мне очень не хватало тебя, Далила, — усталым тоном повторил Салим, потом добавил с грустью, сквозь которую пробивалась тревога: — Со дня того происшествия я все время боялся тебя потерять…

Я слушала его и начинала испытывать угрызения совести. Я вспоминала о том, какие планы строила, собираясь на эту встречу. После ухода Зинеб я тщательно просеяла все слова Леллы, ее доводы против брачного предложения, ее отказ. Я наконец получила доказательство тому, в чем в глубине души давно была уверена: Лелла знает Салима. Разве не заявила она еще до того, как Фарид рассказал о нем: «Она слишком молода для него»? При встрече с Салимом я собиралась спросить у него в лоб: «Вы знали Леллу до ее замужества?» Я уже представляла себе, как задам этот вопрос: с непреклонной холодностью человека, про себя уже вынесшего приговор.

Потом я оказалась в этом кафе. Едва устроившись за нашим привычным столом, я обо всем забыла. Остался только Салим, его слова, его устремленный на меня взгляд, его рука. А еще мое безразличие к существованию этого мужчины в другое время, в другом месте. Неужели это любовь, спросила я себя, вот так расчленять человека, отбрасывая его прошлое? Нет. И я прекрасно это знала. Салим шел в счет лишь тогда, когда был здесь, напротив меня; он волновал меня лишь тогда, когда, как сейчас, признавался в том, что нуждается во мне. Настоящей любовью был страх, просквозивший в его голосе, когда он в тот уже далекий день спросил:

— Тебя уже целовал когда-нибудь мужчина?

С каким облегчением, с какой безмерной благодарностью посмотрел он на меня, когда я ответила! Да, вот эти поиски другого, это несправедливое, тщеславное стремление к полному обладанию и есть любовь.

Мы долго сидели в молчании. Моя ладонь так и осталась в его руке. Я ощущала его теплую кожу; мне было хорошо. Он говорил тихим голосом, как во сне. Таким я его никогда не видела. Нежным, почти слабым. Между нами начала разливаться вязкая тишина. Оба оробевшие, мы попытались бороться с нею. Салим принялся расспрашивать меня о здоровье. Тон его был нейтральным, но я чувствовала, какие усилия он прилагает, чтобы изгнать из него тревогу.

Когда двое выходят к точке, где встречаются их жизненные пути, они торопятся тотчас же испытать все те несовершенные чувства, для зарождения которых необходим другой человек: беспокойство, нежность, ревность. Салим видел меня перед собой, отдохнувшую за эти двадцать дней выздоровления, но ему было трудно сразу избавиться от прочно укоренившегося в нем страха, о котором он в эти первые дни, видимо, решил упоминать мне непрестанно.

Уж и не помню, кто нарушил тишину. Эту совместную дрему двух наших существ. Его теплая ладонь накрыла мою руку целиком, и я не осмеливалась пошевелиться. Может, это и я заговорила первой, бросила наудачу посреди доносящегося с улицы шума и гомона посетителей какую-нибудь банальную фразу… Но разбудил меня его голос. Он жил, как я догадывалась, в спокойном постоянстве. Неподвижная, внешне безразличная, я дала волю самым разным мыслям, от пустых до здравых, и они сплетали в моем сознании затейливую вязь; я же чувствовала, что могу вернуться к нему в любой момент и найду его прежним.

Он говорил, и его слова продлевали нашу близость. Под этот аккомпанемент я вдруг отдала себе отчет, что мы незаметно, как-то естественно перешли на «ты». И оттого, что я обнаружила это лишь по прошествии времени, мне стало как-то особенно покойно и уютно.

— Я так люблю тебя… — вполголоса произнес Салим.

Инстинктивно мы разъяли руки, когда на обычно пустующий балкон прошли посетители. Голос Салима окреп, и жизнь вокруг нас остановилась: умолкли посетители и шумы улицы, навсегда застыл трамвай.

— Хочешь стать моей женой? Только серьезно — да или нет, Далила?..

Я смотрела на него, стараясь навечно запечатлеть в памяти это так сильно волнующее меня лицо. В его взгляде была надежда… Если до сих пор Салим был для меня лишь тенью, то теперь, безоглядно отдавая себя, он затронул мою самую чувствительную струну. Я улыбнулась и доверчиво пустилась в откровения.

— Я уже давно твоя жена… Помнишь день, когда мы поднялись из-за этого стола и ты, улыбнувшись, сказал мне: «Пойдем куда-нибудь»? До тех пор мы всегда оставались здесь. По тому, как быстро ты проговорил «куда-нибудь», я чисто интуитивно поняла, что произойдет нечто серьезное. Вместо того чтобы спросить, куда и зачем, я последовала за тобой; я знала, что отныне последую за тобой куда угодно… Ведь именно так отдают себя, верно, Салим?