В тот вечер в кабаке Густава Тьела на Банхофштрассе клиенты пили теплую водку. Невысокий человечек с изрезанным шрамами лицом и его спутник, квадратный молчаливый Голем, являли собой довольно необычную пару. Некоторые из находившихся там украдкой посмеивались над ними, а один из завсегдатаев отнюдь не собирался сдерживаться и в открытую демонстрировал, до чего эта пара комична. Толстяк с розовым лицом в морщинах чуть ли не ежеминутно взрывался хохотом и тыкал в их сторону жирным пальцем. Поскольку они никак не реагировали на его насмешки, он решил, что они трусят. А ему ничто не доставляло такой радости, как измываться над трусливыми. Он встал и, твердо ступая по влажным половицам, двинулся к своим жертвам. Подойдя к их столу, он хрипло засмеялся:

– Ну что, козявка… Хочешь выпить с добрым дядюшкой Конрадом?

Вирт даже не взглянул на него. Он спокойно рисовал пальцем на мокрой клеенке какие-то сложные узоры. Цупитца задумчиво созерцал соленые огурцы, плавающие в мутном рассоле. Но Вирту все-таки пришлось обратить взгляд на Конрада. Правда, не по собственной воле: толстяк стиснул пятерней его физию и поднес ко рту бутылку водки.

– Пошел в задницу, ты, жирная свинья! – Вирт с трудом подавлял копенгагенские воспоминания.

Толстяк растерянно заморгал и схватил Вирта за лацканы пиджака. Он не заметил, что гигант встал с места. Толстый Конрад нанес Вирту удар головой, однако он не достиг цели, так как между головой и лицом жертвы оказалась ладонь Цупитцы, в которую и уткнулся атакующий лоб. Той же самой рукой Цупитца схватил толстяка за нос и швырнул на стойку. Вирт тоже не бездействовал. Он забежал за стойку, схватил противника за шиворот и прижал его лицом к мокрому от пива цинковому покрытию. Этим воспользовался Цупитца. Он развел руки и резко их свел. Голова Толстого Конрада оказалась между его кулаками, от двустороннего удара с висков толстяка потекла кровь, в глазах стало темно. Цупитца подхватил безжизненное тело под мышки, Вирт прокладывал ему дорогу. Правда, их и не пытались задержать. Присутствующие онемели от страха. Никто уже не смеялся над необычной парой. Все понимали: не всякому дано справиться с Конрадом Шмидтом.

В камере Второй следственной тюрьмы при полицайпрезидиуме установили необычное для этого места оборудование – зубоврачебное кресло, снабженное на подлокотниках и опоре для ног кожаными ремнями с латунными пряжками. В этот миг ремни плотно охватывали жирные конечности сидящего в кресле человека, который был так напуган, что чуть не проглотил кляп.

– А известно ли вам, господа, что каждый садист больше всего боится другого садиста? – Мок спокойно попыхивал сигаретой. – Посмотри, Шмидт, на этих людей. – Он указал на Вирта и Цупитцу. – Перед тобой самые жестокие садисты в Европе. А знаешь, что они больше всего любят? Если ты будешь правдиво отвечать на мои вопросы, ты этого не узнаешь.

Мок дал знак Смолору вытащить изо рта у Конрада кляп. Тот тяжело дышал. Анвальдт задал ему первый вопрос:

– Что ты сделал во время допроса с Фридлендером, чтобы заставить его признаться в убийстве Мариетты фон дер Мальтен?

– Ничего, просто он нас испугался, вот и все. И сказал, что убил ее.

Анвальдт дал знак дуэту. Вирт оттянул вниз нижнюю челюсть Конрада, Цупитца вложил ему в рот железный прут, зажал маленькими плоскогубцами верхний резец и сломал его. Шмидт кричал почти полминуты. Как только он умолк, Цупитца вынул изо рта прут. Анвальдт повторил вопрос.

– Мы привязали дочку этого еврея к козетке. Вальтер сказал ему, что мы все изнасилуем ее, если он не признается в убийстве той девки в поезде.

– Какой Вальтер?

– Пёнтек.

– И тогда он признался?

– Да. Но какого хрена он спрашивает про это? – обратился Конрад к Моку. – Ведь это же для вас…

Мок не дал ему договорить:

– Но ты ведь все равно отодрал эту еврейку? Отвечай, отвечай, Шмидт.

– Само собой. – Глазки Конрада спрятались в складках кожи.

– А теперь скажи, кто тот турок, с которым ты пытал Анвальдта?

– Этого я не знаю. Просто шеф велел мне вместе с ним… ну… этого… – Шмидт указал взглядом на ассистента.

Мок дал знак Цупитце. Прут опять оказался во рту Конрада, а Цупитца наложил плоскогубцы, и остатки обломанного зуба захрустели в десне. Последовал еще один знак, и Цупитца сломал второй верхний резец. Конрад захлебывался кровью, выл, всхлипывал. Через минуту у него изо рта убрали прут. Однако Шмидт не мог ничего сказать, так как в результате этих операций ему вывихнули нижнюю челюсть. Смолор больше минуты вправлял ее.

– Повторяю вопрос. Кто этот турок? Как его зовут и что он делает у вас в гестапо?

– Не знаю. Клянусь вам.

На сей раз Шмидт стиснул челюсти, чтобы не дать засунуть в рот железный прут. Тогда Вирт достал молоток, приставил к ладони привязанного гестаповца большущий гвоздь и ударил по нему молотком. Конрад заорал. Цупитца в очередной раз продемонстрировал быстроту реакции. Едва челюсти Шмидта разжались, как в тот же миг между ними оказался прут.

– Ну что, будешь говорить или хочешь лишиться следующих зубов? – спросил Анвальдт. – Так будешь говорить?