Из своих командировок, — а ездил он много, потому что был одержим страстью узнавать новые места и новых людей, — отец привозил веселые рассказы о своих дорожных приключениях, фрукты, альбомы. Он зарисовал сакли, старинные фонтаны, могилу мусульманского святого, тонущую в песках пустыни, женщину с ведром на голове, опоры высоковольтной передачи, шагающие через горы… Однажды вся семья — отец, мать и крохотная Кася — совершила путешествие по горам, оставившее смутные, отрывочные следы в ее памяти.

После смерти отца его врачебные книги, инструменты стали постепенно исчезать из виду. Всё это сделалось каким-то ветхим и словно съеживалось, уступая место новым вещам. Наконец мать продала кабинет отца. На память об отце остались только два акварельных пейзажа, но и им угрожала участь отправиться на чердак, вслед за альбомами, но Кася отстаивала эти акварели.

Одна изображает аул где-то в северной части гор, — сторожевые башни высятся над кипящей рекой. Другая — пляску, стремительную, вдохновенную пляску горцев. Мужчины в черкесках, женщины в длинных платьях, с развевающимися шалями движутся цепью, взявшись за руки, а на них наперерез мчатся всадники. Передние кони взвились на дыбы, застыли в воздухе подкованные копыта… Но пляска не прекращается. Горцы не разнимают рук. Не разорвать эту цепь сильных и отважных…

Из всех отцовских картин Кася больше всего любила эту. Она сама видела такую пляску в раннем детстве.

Что ни год, квартира меняет облик. Мать — художница, служит на мебельной фабрике, проектирует буфеты, шкафы, кровати, столовые и спальные гарнитуры, создает узоры для обивочных тканей и обоев. Квартиру она превратила в экспериментальную площадку, — к досаде Каси, не желавшей так скоро расставаться с привычными, полюбившимися вещами. Кроме двух отцовских акварелей — их-то Кася ни за что не отдает, — всё непостоянно в комнатах. Абажур, ласкавший глаз зеленым цветом, — смотришь, покрыт ковровым узором, вязким и темным, на окне появляется штора, сшитая из двух полотен — рыжего и лилового. Кася сетует — магазин, а не квартира, и главное — не очень ей нравятся работы матери.

В выборе собственного пути Касю посмертно направлял отец, — его зарисовки, его путешествия побудили ее стать этнографом. И вот она уже на практике — студентка, перешедшая на третий курс, уже обдумывающая дипломную тему.

Племя князя Дагомука, загадочное, исчезнувшее племя, — чем не тема!

Грузинский летописец называл его «элиани», в черкесском документе оно именуется «тхап», а сам себя этот народ нарек «дютш Элан» — люди богатыря Элана. Столетние дубы вырывал с корнем, скалы крушил ударом кулака Элан, — так он был могуч. Однажды столкнулся он в бою с другим великаном — Ацархом. Со всего размаха хватил Ацарх мечом по шлему Элана, — и разлетелся клинок на тысячи осколков. Тогда враг пустил в дело трезубец. Превосходная сталь защищала Элана, — погнулись копья трезубца. Элан устоял, и Ацарх был посрамлен. Так рассказывало предание, записанное еще в начале нашего века. Кася перечитывала и раздумывала: подлинно ли было такое оружие? Уцелел ли хоть один боевой трезубец до наших дней? Или не легенда создала тамгу, а наоборот, — она повлекла за собой легенды, одну удивительнее другой. А как понимать упоминание о превосходных стальных доспехах? Видимо, люди Элана не отставали от соседей в технике. Напротив! Племя вело оживленную торговлю, заботилось о состоянии дорог, ставило камни с надписями, предупреждавшими путников об опасности, и пыталось создавать свою письменность. Правда, текстов мало, очень мало-Как понять мертвый язык? Племя погибло, в селениях, основанных им, всё новое — здания и нравы жителей, и говор.

Приехав на практику в родные места, Кася убедилась — народная молва отказывается хоронить это племя. Снова и снова в разных вариантах доходила до нее история про старика зурнача и его внучку Лейлу. Их уверенно относили к народу Элана.

Конечно, Кася переспрашивала соседа — дядю Левона, наводила справки в милиции, в больнице. Установила имя зурнача. Но и только.

Есть же где-нибудь потомки сказочного богатыря Элана? Несколько семей в горном ауле? Или одиночки, раскиданные по свету?

Ничего не поделаешь, пока что почва под гипотезами не очень-то прочная. Ах, какое будет счастье, если в Хадаре отыщутся бумаги Леопольда Дюка! Описания быта людей князя Дагомука, людей Элана… А главное, словарь!

Байрамов охлаждал ее надежды.

Кася уважала Байрамова. Но сегодня она обиделась на него всерьез. Он смеялся над ней в присутствии этого офицера…

И она приглашена на заставу. Ее попросили выступить перед бойцами и офицерами. Какими же глазами будут смотреть на нее пограничники после того, что наговорил Сабит Зурабович!

Твердые, по-военному четкие шаги прозвучали в коридоре, за дверью хранилища. Это он — тот капитан…

Подойти разве к нему, рассказать про письмо, про народ Элана, поделиться своими заботами и муками? Он не станет смеяться, подумалось почему-то Касе. Может быть, он даже поможет ей. Она знала: в прикордонной полосе, куда лишь немногие получают доступ, тонут в зарослях остатки древних сооружений. Пограничники вообще знают многое…

Но Кася не двинулась с места. Она села, взяла иголку, в пальцах зашуршало ломкое, пожелтевшее от времени кружево.

Тем временем Ковалев и Байрамов продолжали беседу. То, что порывалась сообщить капитану Кася, он узнал от своего друга.

— Зурнач умер, — сказал Байрамов. — Лейла тоже. Я сам выяснял. Ну, а язык… Языков в горах множество. Кася, конечно, не успокоится. Упорная она. И умница.

Впритык к столу Байрамова стоял столик Каси, — опрятный, с веткой сирени, торчащей из узкогорлого кувшина. Ковалеву нравилось смотреть на эту ветку.

— Позволь, я ведь, кажется, помню одного зурнача, — сказал он. — А как звали этого? Откуда он?