Шрифт:
В один из летних праздничных дней 1750 года на улицах Ярославля, бойкого промышленного города, снабжавшего своими товарами даже петербургские дворцы, было заметно необыкновенное оживление.
Выйдя из церкви, ярославцы всех занятий и слоев останавливались на улицах и взволнованно толковали о каком-то необычайном событии, об удивительном зрелище, обещанном молодым купцом и фабрикантом Федором Григорьевичем Волковым.
Федор Волков звал на «некое лицедейство, крайне диковинное и до того времени в Ярославле невиданное». Последнее, впрочем, не совсем точно. По крайней мере, сын содержателя ленточной фабрики Егор Федорович Холщевников мог бы напомнить, что, как он сообщал по начальству [1] , 7 января того же года «производилась комедия» в доме ярославского купца Григория Серова. На «комедии» присутствовали канцелярист Яков Попов, купец Алексей Волков с женой, некий Крепышов и другие.
1
Челобитная Егора Холщовникова от 8 января 1750 года.
Как бы то ни было, ожидаемая удивительная потеха вызывала у ярославцев самые различные толки. Одни любопытствовали, смеялись и радовались. Другие — их было, вероятно, большинство — хулили ожидаемое зрелище: не к добру для мирской забавы и демонского наваждения выбран праздничный день.
Споры разгорались; говор ширился и разносился по всему городу. Толпы жителей устремлялись к заводскому дому Полушкина, где жил теперь его пасынок Федор Волков с четырьмя братьями: Алексеем, Гаврилой, Иваном и Григорием. Покойный Полушкин владел вместе с другим ярославским купцом Иваном Мякушкиным [2] серными и купоросными заводами; кроме того, он вел большой кожевенный торг как в самом Ярославле, так и с Петербургом. Эти-то коммерческие предприятия и перешли по наследству к братьям Волковым.
2
Это видно из указа от 18 августа 1754 г., посланного Берг-коллегией в ярославскую Провинциальную канцелярию. Указ полностью опубликован в «Ежегоднике императорских театров» за 1895—96 гг., прилож. 1, стр. 82–88.
…Вскоре весь переулок, обнесенный забором селитренных, серных и кожевенных полушкинских заводов (не забудем, что речь идет о кустарных мастерских середины XVIII века), был переполнен любопытными всех возрастов. Одни, нагнувшись, напряженно всматривались в щели и скважины досок, другие, ухватившись за железные иглы, которыми покойный купец хозяйственно снабдил верхний брус забора, поднимались на цыпочки и, помогая друг другу, заглядывали во двор.
Сегодня он стал поистине неузнаваем, этот знакомый многим ярославцам двор каменного купеческого дома в так называемом Земляном городе. Там шла необыкновенная деятельность, — забывалось, что день был праздничный.
Мастеровые не гуляли, как обычно, по пыльной набережной Волги, накинув на плечи праздничную одежду, не бились на кулачках за огородом, не дулись в бабки и не затягивали хором заунывных или разудалых песен под звонкий перебор балалаек. Все были заняты какой-то странной работой.
Из амбаров таскали расписанные яркими красками полотна, какие-то легковесные двери, корзины с плошками, наполненными маслом. Ворота большой кожевенной сушильни были распахнуты настежь. Виднелись поставленные рядами лавки, в глубине возвышался помост, на котором, суетясь и толкаясь, что-то устраивали, прилаживали.
Из дверей деревянного флигеля, где обычно работал Федор Волков с братьями, беспрестанно пробегали в сушильню люди необычного вида. Одни были одеты в какие-то полосатые зипуны, другие окутаны разноцветными полотнищами, на головах третьих виднелись позументные повязки, ноги были перевязаны пестрыми лентами.
Все это крайне дивило любопытный народ, который никак не мог объяснить себе ни значения, ни причин такого странного наряда волковских людей.
…Приглашенные Федором Григорьевичем, пугливо озираясь, вошли в сарай-сушильню; ворота захлопнулись. Раздались звуки двух скрипок с шелковыми струнами и гуслей, глухое постукивание в медные тазы.
Что же происходило в этом сарае? В чем состояло диковинное зрелище, обещанное Ярославлю молодым владельцем заводов?
А происходили в нем поистине удивительные вещи. Молодой купец, недавно вернувшийся из Петербурга, куда ездил по торговым делам, насмотрелся в столице невиданных чудес и вместе с братьями, товарищами, посадскими мальчиками хотел показать их теперь ярославскому купечеству. Уже несколько месяцев готовился он к своей затее — сперва в собственной комнате, затем в самых больших помещениях полушкинского дома, — и вот сегодня он выносит на лицезрение именитых ярославских обывателей свое первое представление. Волков показывал драму французского классика Жана Расина «Эсфирь», написанную в 1680 году, но только три года назад переведенную на русский язык. После «Эсфири» на помосте амбара была показана небольшая пастораль «Эвмонд и Берфа».
Освещенная плошками сцена, никогда еще невиданные декорации, особенно облака, «ходившие вверх и вниз как настоящие», диковинные наряды актеров, музыка, подобранная и приноровленная к стихам самим Федором Григорьевичем, вся новизна зрелища — привели ярославскую публику в неописуемый восторг.
Наиболее наблюдательные из зрителей узнавали в некоторых персонажах «Эсфири» своих знакомых: в Артаксерксе — самого Федора Волкова, в Амане — Васю Попова, в Мардохее — Григория Волкова [3] .
3
Князь А. Шаховской. «Летопись Русского театра», «Репертуар Русского театра», 1840, т. 1.
Но больше всех привлекала взоры сама Эсфирь — хорошо сложенная девушка, с крупными чертами лица. Ее игра, движения лица, плавная поступь очаровывали зрителей, находившихся в амбаре, — устроитель этой волшебной потехи называл их по-столичному «смотрителями». Никому не удавалось разгадать, кто скрывался под обликом юной комедиантки, хотя каждый знал наперечет всех девушек Ярославля.
«Смотрители» хлопали, стучали, орали. Все было давно окончено, но первые ярославские театральные зрители долго не хотели расставаться с сараем невиданных чудес — так обворожило их первое представление. Все приглашенные, стар и млад, устремились вперед, чтобы поближе увидеть актеров, особенно таинственную Эсфирь. Крича и толкаясь, «смотрители» толпились у помоста, стремясь в последний раз взглянуть на красавицу.