Вдруг к Элиасбергу, который тоже присутствовал на банкете, подошли и попросили перейти к другому столику, где сидели двое немецких гостей.

Двое мужчин встали из-за стола. Один из них назвался инженером «ИГ Фарбениндустри» и с улыбкой рассказал, что участвовал в осаде Ленинграда где-то в районе Красного Села. Элиасберг молчал. Здесь он — хозяин. Они — гости. А немец рассказывал, будто не замечая хмурого лица дирижера, что он, любитель музыки, слышал все концерты симфонического оркестра ленинградского радио, которые в дни блокады шли в эфир. Гость достал записную книжку, где с немецкой педантичностью были перечислены эти концерты с датами и программами исполненных вещей. Немец перечислял. Дирижер вспоминал — за этим перечислением вставал огромный, трагический, может быть, главный отрезок жизни. «Эти концерты — единственные светлые воспоминания моего пребывания под Ленинградом, — сказал немец. — Как удалось вам создать в таких нечеловеческих условиях первоклассный оркестр и сделать так, чтобы он играл? Я потрясен!»

И тогда советский дирижер Карл Элиасберг рассказал немецкому любителю музыки, как зимой сорок второго года лежал он на седьмом этаже этого самого здания «Астории». Как тут лежали и умирали многие другие музыканты. Как застывшими руками в перчатках играл здесь Софроницкий произведения великих композиторов. Дирижер рассказал, что именно из здания «Астории» такие же, как и он, падающие от голода люди помогли ему подняться и встать за дирижерский пульт.

Дирижер рассказывал об этом вежливо и сдержанно. И время от времени даже улыбался. Здесь они — гости. Он здесь — хозяин…

В конце лета сорок второго года Всеволода Вишневского вызвали в Военный совет Ленинградского фронта.

— Приближается двадцать пятая годовщина Октября, — сказал ему член Военного совета Николай Константинович Смирнов, — надо сделать к этой дате пьесу. В какой срок можете сделать?

— Раньше я писал долго, — ответил Вишневский.

— Две недельки возьмите.

— Кто же будет сейчас ставить пьесу?

— Театр музыкальной комедии, больше, сами знаете, некому.

— Значит, надо музыкальную комедию писать?

— Возможно, что и так. Пусть это будет веселый спектакль. Пусть весь мир — и враги и друзья — знает, что ленинградцы и балтийцы не потеряли бодрости, не разучились смеяться! Подумайте!

Вишневский помедлил и сказал:

— Есть!

Вишневский возвращался с Военного совета растерянным. Да, он драматург по призванию. Вот уже почти десять лет не сходит со сцены его «Оптимистическая трагедия»; в феврале сорок второго Театр Краснознаменного Балтийского флота показал часовой монтаж по этой трагедии. Тогда же агитвзвод поставил фронтовой спектакль «Первая Конная». Фильм по его сценарию «Мы из Кронштадта» с огромным успехом демонстрируется сейчас в странах Южной Америки… Совсем недавно он писал в одном из своих писем: «Примитива, благополучного вранья, «серединок» в кино и театре было так много. Зачем? Искусство должно быть резким, трагически прямым». Это особенно относится к искусству в дни войны. Но оперетта?!

Вишневский рассказал друзьям и сослуживцам по оперативной группе писателей при Политуправлении Балтийского флота — драматургу Александру Крону и поэту Всеволоду Азарову о полученном приказе и предложил писать пьесу вместе. Обоих озадачило это предложение.

«Все мы, не исключая Вишневского… были несколько растеряны, — вспоминал Крон. — Никто из нас не имел никакого, даже самого отдаленного отношения к жанру музыкальной комедии. Вишневский тяготел к монументальным формам, к трагедии. На счету у Азарова не было ни одного комического куплета. Я до войны увлекался Художественным театром и писал психологические драмы. Более неподходящую компанию для того, чтобы написать произведение легкого жанра, было трудно себе представить. Пугала нас и срочность задания: на всю работу у нас выходило не более трех недель… Все мы уже могли срочно написать по заданию статью, очерк, фельетон, листовку, брошюру, скетч для фронтовой бригады. Но пьес, тем более «полнометражных», мы еще по заданию не писали и не очень ясно представляли, как это делается. Никто из нас до этого никогда ничего не писал вдвоем, а тем более втроем».

Будущие соавторы находились в этот момент, что называется, «на другой волне». Горячее лето сорок второго года на Балтике не располагало к писанию музыкальных комедий. Начались походы подводных лодок. Товарищи уходили в море, одни возвращались со славой, другие не вернулись совсем. Дни были заполнены оперативной пропагандистской работой. Писателям-балтийцам самим хотелось выйти в поход, испытать горячее напряжение боя, как это делали некоторые их товарищи — литераторы. А тут — садись и пиши оперетту! Легко ли? Однако приказ есть приказ. И соавторы принялись за дело.

Ленинградские театры один за другим эвакуировались. Театр музыкальной комедии остался. 6 сентября в Музкомедии состоялась премьера веселой оперетты «Марица»: театр поведал зрителям историю о том, как юная графиня пленилась своим управляющим. 8 сентября немцы захватили Шлиссельбург: началась блокада Ленинграда. А театр по-прежнему делился со своими зрителями треволнениями Сильвы, повествовал о любовных страданиях графини Марицы, приглашал на «Свадьбу в Малиновке», заставлял тревожиться за судьбу французской актрисы — «Холопки». И — поразительное дело! — аншлаги не прекращались. Зрители охотно посещали спектакли, вверяя себя наивным, грустным, веселым опереточным событиям. Люди плакали и смеялись, находя даже в таком, казалось бы, далеком от войны искусстве отзвук своим чувствам и настроениям. Граф Кутайсов, фаворит Павла I, коварно преследующий молодых влюбленных, становился в глазах зрителей тех дней фашистом; а сами влюбленные, холоп и холопка, униженные и оскорбленные самодуром-вельможей, — подлинными героями. Зрители аплодировали им с таким жаром, будто Андрей Туманский и Виолетта боролись против фашистских оккупантов.

Спектакли начинались теперь рано — в три или четыре часа дня, — но не всегда заканчивались в тот же вечер: воздушные тревоги все чаще прерывали действие, актерам все больше приходилось участвовать в спасательных работах.

Репертуар театра мало соответствовал событиям времени. Необходимость создания современной, военной пьесы стала неотложной. И вот на сцене театра появились партизаны — персонажи оперетты «Лесная быль». Спектакль получился слабый. Однако два его эпизода вызывали в зрительном зале горячий отклик. Зал буквально взрывался, когда Нина Пельцер со своим партнером Александром Камковым — оба они играли партизан — исполняли на музыку песни «Крутится, вертится шар голубой» русскую пляску, бурную и зажигательную. А потом партизаны, уходя на задание, спускались со сцены в зрительный зал и пересекали его, направляясь к выходу. И тогда публика вставала и устраивала актерам овацию. Люди шли в бой. И каждый понимал: через минуту за кулисами, за стенами театра бой может вспыхнуть не по-театральному, а всерьез.