Тем же утром, чуть позже, я проехал тридцать миль, отделявшие Вайкомико от Оушн-Сити, чтобы поджарить мою меланхолию на солнышке и замариновать в океане. Но от тепла и света она, напротив, только расцвела. Пляж был занят мириадами человеческих существ, и мне, как выяснилось, они были решительно неприятны; в иное время они вполне могли показаться гротескными и даже милыми, вроде этой моей новой мебели, но день был явно неподходящий, и они меня просто раздражали. К тому же, может, просто оттого, что я приехал среди недели, на всем этом пляже не было ни единой девчонки, ради которой стоило бы нести обычную необходимую для съема чушь. Сплошной лесоповал: ноги, изуродованные после родов; вислые груди, дряблые животы, изношенные лица; крысиное гнездо мерзких каких-то детишек, в равной степени придурковатых и несносных. Трудно сыскать зрелище более отвратительное, чем пляжная публика, если ты сам не в соответствующем расположении духа.

Достигнув точки насыщения – а произошло это часов около трех дня, – я смыл с себя песок и направился к машине. Однако человек, приехавший подобно мне в Оушн-Сити в состоянии мрачной решимости, не сдастся, пока, хотя бы для проформы, не совершит положенной при съеме девочки последовательности телодвижений; это все равно что залезть на Пайкс-Пик и не плюнуть с верхушки вниз – экскурсия лишается всякого смысла. По дороге вдоль пляжа и впрямь прохаживались барышни, тройками и парочками, одетые по большей части в футболки с оттиснутыми на них названиями колледжей либо каких-то женских организаций. Я стал на них смотреть, но выходило у меня слишком мрачно, они в ответ смотрели свысока, и всяк считал другого неподходящей компанией. Я прошел три квартала, как раз до машины, и не встретил никого, кто заслуживал бы пули, а потому, как всякий повернувший к дому охотник, оказался перед выбором: либо перестать привередничать, либо возвращаться ни с чем.

Женщина лет сорока – неплохо сохранившаяся, но все ж таки лет сорока, – чья машина была припаркована прямо перед моей собственной, с безнадежностью во взоре дергала за ручку дверцы: я как раз подошел. Она была не толстая, с не слишком большой грудью, загорелая, и ничего экстраординарного в ней не наблюдалось. Я утратил вкус к дичи и прошел мимо.

– Прошу прощения, сэр, вы не могли бы мне помочь?

Я обернулся и уставился на нее. В свою классическую просьбу она вложила максимум очарования, но под моим взглядом сразу сникла.

– Я вам, наверно, покажусь ужасно глупой – я захлопнула в машине ключи.

– Я не умею взламывать замки.

– Да что вы, я вовсе не об этом! Я живу в мотеле, прямо за мостом. Вот я и подумала, может, вы меня подбросите, если вам, конечно, по дороге. У меня запасной ключ есть, в чемодане.

Стрельба по птицам, которые прилетают и садятся вам на кончик ствола, конечно, не самый правильный вид спорта, но покажите мне охотника, который хотя бы раз в жизни от этого удержался.

– Хорошо.

Шарма во всей этой ситуации было ноль целых хрен десятых, и пока я вез мисс Пегги Ранкин (звали ее так) через мост из Оушн-Сити на большую землю, я еще и несколько смешался вдобавок, позволив себе мысль, что она подобной суровой оценки, скорее всего, не заслуживает. Она оказалась весьма неглупа, и, будь я ее муж, я бы непременно гордился тем, что моя жена и в сорок лет сохранила стройность тела и живость духа. Но я не был ее мужем, а потому гордиться мне было нечем: она была сорокалетняя дамочка под съем, и нужно ой как много, чтобы таким определением тебя не придавило.

Мисс Ранкин трещала без умолку всю дорогу до мотеля, а я честно не слышал ни слова. Что для меня необычно, ибо, хоть я и восхищался всегда способностью уходить в себя и не возвращаться, я, как правило, слишком сильно завязан на всем, что меня окружает, чтобы у меня у самого такое получалось. Очко не в пользу мисс Ранкин.

– Вот здесь, – сказала она наконец, тыча пальчиком не то в "Прибрежный", не то в "Приморский" или еще какой-то в том же духе мотель у обочины дороги. Я свернул на подъездную дорожку и припарковался. – Так мило с вашей стороны, что вы и в самом деле согласились мне помочь. Большое вам спасибо. – И она выпорхнула из машины.

– Может, вас и обратно подбросить? – спросил я, не слишком настойчиво.

– Правда, вы не шутите? – Ей это понравилось, но ни удивления, ни особого чувства благодарности мой жест явно не вызвал.

– А не найдется у вас чего-нибудь выпить, попрохладнее, а, Пегги? А то у меня что-то совсем в горле пересохло. – - Это была та самая крайняя точка, до которой я был готов в данный момент дойти в этом унылом сюжете: если она не предложит мне войти, я тут же дам задний ход и уеду в Вайкомико, так я решил.

– Ну конечно, давайте заходите быстрей, – она сделала приглашающий жест, ничуть, опять же, не смутившись. – Холодильника в комнате нет, но тут в двух шагах стоит автомат с содовой, а у меня есть виски. А нет у вас случайно с собой двух больших бутылок имбирного эля? И кучи льда вдобавок? Сделали бы себе по "хайболлу".

Я сделал нам обоим по "хайболлу", и мы стали пить их у нее в комнате: она – свернувшись калачиком на кровати, я – скрючившись на единственном стуле. Моя тоска была со мной, но переносить ее стало как-то легче; в особенности когда мы обнаружили, что можем говорить или не говорить вообще и не чувствовать себя при этом скованно. В конце концов наступил момент, как я того и ожидал, когда мисс Ранкин спросила меня, чем же я, собственно, зарабатываю на жизнь. Не то чтобы в интрижках подобного рода я придерживался незыблемых правил честности, я вообще с трудом могу себе представить, как бы я стал искренне отвечать на такой вот заезженный вопрос; но "я как раз устраиваюсь в Государственный учительский колледж Вайкомико, преподавать грамматику" и есть ответ, который обычно в сходного рода обстоятельствах невольно приходит в голову, и я, сам того не заметив, сказал ей правду.