— А это правда, что он в подростковом возрасте сбежал из дома и Авторханов вовсе не его настоящая фамилия? — как всегда встрял с вопросами обожающий жареные факты Димпер.

— Да, эту фамилию ему дали в детдоме, — подтвердил майор. — А убежал он из своей семьи потому, что был исключен из медресе за чтение светской литературы. В юности он вступил в партию большевиков, и его послали в московский Институт красной профессуры, ковавший высшие теоретические кадры партии. Лекции в этом институте читал даже сам товарищ Сталин! Авторханов мог сделать головокружительную партийную карьеру, но вместо этого связался с Бухариным и «правой оппозицией».

— А я помню, что Авторханов работал зав. отделом народного образования в Чечне, — сказал живший до войны в Грозном Димпер. — Он даже организовал Чеченский драмтеатр. Представляете, как смешно: играть Шекспира на чеченском языке. «Хаволь, Джульетта на балкон!» Обхохочешься!

— А почему на немецком можно играть Шекспира, а на чеченском нельзя?! — не понял юмора Курт.

— Ну, это просто надо слышать! — махнул рукой Крис.

— Еще дополни к его заслугам то, что Авторханов был членом Союза писателей СССР и одним из авторов «Грамматики чеченского языка», — сказал майор. — В 1937 году Авторханов, как и многие другие чеченские партработники, был арестован по обвинению в измене Родине. К сожалению, несмотря на трехлетнее следствие по его делу, нашим товарищам из НКВД так и не удалось доказать его вину. Он выдержал все психологические пытки и даже имитацию расстрела. Но мы чувствовали, что он скрытый враг Советской власти, и не ошиблись в своих предположениях!

— Да уж, после их психологических пыток в НКВД любой станет врагом Советской власти, — тихо прошептал Курт, но Димпер все равно его услышал и так же тихо прошипел на ухо:

— Ты что, мало в карцере сидел, еще туда хочешь?!

— После прошлого бандитского нападения в маленьком казачьем поселке возле крепости по приказу Лагодинского постоянно находились несколько вооруженных красноармейцев с целью защиты местного населения от абреков. В Новый год на это дежурство напросился наш отряд, и полковник дал добро. На этот раз с нами отпустили также Курта с медсестрой Наташей.

Однако провести новогоднюю ночь так весело, как хотелось бы, нам не удалось.

Мы знали, что бандиты намеренно могли спланировать нападение именно с 31-го на 1-е, так как рассчитывали, что русские солдаты выпьют и расслабятся. В самой крепости караулы тоже были удвоены.

За окном выла метель, а мы тревожно вслушивались, ожидая среди ее завываний различить тревожное ржание коней и гортанные голоса бандитов. Заряженное оружие висело на стене за нашими спинами, у разбитого при взрыве и наскоро заткнутого старой подушкой окна Гюнтер поставил ручной пулемет. Майор Петров распорядился, чтобы каждый час двое из нас попеременно отправлялись на пост около дровяного сарая и кукурузной сапетки (мой дом был крайним в поселке, и наш задний двор выходил непосредственно к реке, за которой начинался горный лес). С автоматами наперевес караульные вглядывались в темную мглу, и им уже начинали мерещиться черные всадники на черных конях.

Но я был доволен уже тем, что в этот день могу быть со своими родными. Из печи доносился аромат свежеиспеченного пирога с тыквой, вопреки всему пытаясь создать атмосферу домашнего тепла и уюта; мама и сестра суетились, расставляя на столе миски с квашеной капустой и тарелки с тонко нарезанными ломтиками розоватого домашнего сала. Майор Дополнил угощение вермахтовской консервированной колбасой в круглых жестяных банках, сброшенных с самолета для диверсантов. Эти консервы даже ножом вскрывать не надо было: покрутишь вставленный в крышку ключик, и банка вскрывается, обнажая вкусное содержимое.

— Вот только выпить на Новый год толком нельзя из-за проклятых абреков, — возмущались мы с Петровым.

Полковник Лагодинский строго-настрого приказал сохранять трезвые головы, и был поднят только один тост. Естественно, он прозвучал так: «Пусть в наступающем году кончится проклятая война!»

И мы все дружно подняли граненые стаканы и чокнулись ядреным русским самогоном, такая странная компания посреди войны: русские, немцы и чеченцы. Впрочем, я давно уже понял, что ни зло, ни добро не имеют национальности. И еще я подумал, что хорошо бы встретить следующий год в том же составе, желая, чтобы никого не убили в наступающем году. Хотя я прекрасно знал, что рассчитывать на такое везение в боевой обстановке очень сложно.

— Пожалуй, из всей компании самое хорошее настроение было у нас с Наташей, ведь мы сидели рядом, и я мог незаметно для всех гладить ее руку под столом. Изредка она наклонялась ко мне, и выбившийся из ее прически локон щекотал мою щеку. И еще, слава богу, за маленьким столом было тесновато, мы сидели на деревянных лавках плотно прижавшись друг к другу, и я сквозь тонкую ткань ситцевого платья ощущал тепло девичьего тела.

Изредка Наташа по хозяйским надобностям отлучалась на кухню, и я каждый раз норовил увязаться за ней, несмотря на косые взгляды Чермоева.

В полумраке маленькой кухоньки, освещаемой лишь тусклым пламенем из открытой дверцы печи, мы украдкой целовались, и я пьянел без вина от нашей недозволенной любви; я шептал ей, что мы теперь будем вместе всю жизнь, и уж если мы смогли встретиться вот так — посреди войны, то какая же сила сможет разлучить нас?! Она прятала свое пылающее лицо у меня на груди, ее руки лежали у меня на плечах, а сердце билось часто-часто и в такт вместе с моим.

Но мы не могли задерживаться на кухне слишком долго; сняв с печи чугунок с пареной картошкой, мы были вынуждены возвращаться в горницу.