Миссис Гаджен несколько секунд хранила молчание. Она, казалось, осваивала эти разоблачения. Женщине всегда трудно освоиться с мыслью, что она взлелеяла на своей груди — а ведь практически именно так она обходилась с моим племянником Огастесом — подколодную змею. Но вскоре процесс осмысления, видимо, завершился, и она мрачно произнесла:

— В следующий раз, когда придет мистер Муллинер, Стайнифорд, меня нет дома… Что это?

— Сударыня?

— Мне показалось, я услышала стон.

— Без сомнения, вздохи ветерка в листве, сударыня.

— Возможно, вы правы. Ветерок действительно часто вздыхает в листве. Ты слышала, Гермиона?

— Да, как будто что-то слышала.

— Стон?

— Я бы сказала «стенание».

— Стон или стенание, — сказала миссис Гаджен, принимая поправку, — будто вырвавшееся из чьих-то сведенных смертной мукой губ. — Она оборвала фразу, так как из мрака возникла фигура. — Освальд!

Освальд Стоукер благодушно помахал рукой:

— Привет всем! Привет, привет, привет, приветик!

— Что ты тут делаешь?

— Коротаю вечер. Да, чтоб не забыть! Мой издатель упал в пруд и теперь подсыхает в оранжерее. Так что, если вы туда войдете и вам в глаза бросится голый издатель, сделайте вид, что не заметили его.

— Освальд, ты нетрезв!

— Иначе практически и быть не может, — проникновенно сообщил Освальд, — если обедаешь по его приглашению с Расселом Клаттербаком из фирмы «Клаттербак и Уинч», издающей прекраснейшие книги, а второй гость — Огастес Муллинер. Кстати, я его разыскиваю. Хочу предупредить, что возле пруда пасется стадо лиловых носорогов. Опаснейшие твари, лиловые носороги, особенно в брачный сезон. Не успеешь оглянуться, как тяпнут тебя за ногу.

Заговорила Гермиона. Ее голос дрожал:

— Освальд!

— А?

— То, что Стайнифорд говорил про мистера Муллинера, это правда?

— А что он говорил?

— Что мистер Муллинер пел у него под окном и швырял в него сырыми яйцами.

— Абсолютно точно. Я очевидец.

Миссис Гаджен обрела еще большую массивность.

— Завтра же я напишу мистеру Муллинеру самое категоричное письмо. В третьем лице. Он больше никогда не переступит порог этого дома… Ну вот! Я убеждена, что это был стон. Не водятся ли привидения в этом саду?

Она повернулась, и Освальд Стоукер с тревогой спросил ее:

— Вы намерены пойти в оранжерею?

— Я намерена пойти к себе в комнату. Принесите мне туда стакан теплого молока, Стайнифорд.

— Слушаюсь, сударыня.

Она направилась к дому в сопровождении дворецкого, а Освальд, повернувшись к Гермионе, был несколько озабочен, увидев, что она безудержно рыдает.

— Э-эй! — сказал он. — Что-то не так?

Девушка захлюпала, как прохудившийся радиатор.

— Можешь поставить на кон свой галстук старого итонца, если хоть что-то так! Я потеряла любимого человека.

— А где ты его видела в последний раз?

— Как мне было знать, — продолжала Гермиона, и ее голос вибрировал от душевной боли, — что Огастес Муллинер на самом деле такой клубок огня? Я считала его мокрой тряпкой и ничтожеством в квадрате, а он все это время был настоящим мужчиной, который швыряет сырые яйца в дворецких и бьет окна бутылками с шампанским. Мне и в голову не приходило, какие глубины в нем таятся. Когда мы только познакомились, я испытала странное влечение к нему, но когда я узнала его поближе, то обнаружила в нем все признаки слюнтяя высшей категории. И сбросила со счетов, как полнейший нуль без палочки. В романтичном ракурсе он представился мне точным подобием индейца в витринах табачных магазинов — сплошное дерево от шеи и выше, а теперь я вижу, что по неведомой причине он прятал свой светильник под спудом, по любимому папашиному выражению. О, что мне делать? Я люблю его, я люблю его, я люблю его, я люблю его.

— Ну, он ведь любит тебя, так что все в ажуре.

— Да, но сегодня днем он просил меня стать его женой, а я его прихлопнула как муху.

— Ну так пошли ему вежливое письмо, что ты передумала.

— Слишком поздно. Такого потрясающего типчика, уж конечно, успела заграбастать какая-нибудь стервоза. О, что?..

Она бы продолжила свою речь, вероятно, добавив «мне делать?», но тут все слова были стерты с ее губ будто мокрой губкой. С дерева, в тени которого она стояла, донесся страстный возглас: «Эй, внизу!» — и, подняв глаза, она увидела лицо моего племянника.

— Ос-с-с! — вскричала она. При его внезапном появлении на сцене она довольно больно прикусила язык.

— А, Муллинер! — сказал Освальд Стоукер. — Коллекционируете птичьи яйца?

— Послушайте! — завопил Огастес. — Я слышал, что вы говорили. Это правда?

— Йа, йа, йисячу йаз йа!

— Вы правда меня любите?

— Конечно, я тебя люблю.

— Вы станете моей женой?

— Ты меня не остановишь и судебным запретом.

— В таком случае… просто во избежание недоразумений, если вы не возражаете… все будет в порядке, если я сигану вниз и осыплю твое обращенное к небу лицо жгучими поцелуями?