— Он не разрешает мне дать ей больше пяти сотен фунтов, а она хочет восемь.

— Это похоже на тупик…

— Так было до сегодняшнего утра.

— И что же случилось утром?

— Кажется, обозначился просвет. У меня впечатление, что она готова уступить. Еще один толчок — и вопрос будет решен. Ты как, все еще трезв?

— Да.

— Так продержись еще до понедельника. А сейчас приезжай сюда.

— Кто, я?

— Ты, собственной персоной.

— Но зачем?

— Поможешь мне ее уломать. Употребишь все свое обаяние…

— У меня его не так уж и много.

— Ну так обойдись тем, что имеешь. Попробуй старую добрую лесть. Сыграй на струнах ее души.

Я задумался. Не нравятся мне эти свидания неизвестно с кем. А кроме того, если жизнь меня чему-то и научила, так это тому, что благоразумный человек должен держаться подальше от писателей женского пола. Хотя, конечно, если там намечалась приятная компания…

— А кто там еще будет? В смысле, из молодежи, из блестящего общества?

— Ну, молодым это общество, пожалуй, не назовешь, но блестящим — даже очень. Муж Корнелии, Эверард Фодергилл — художник, и его отец, Эдвард Фодергилл — тоже что-то в этом роде. В общем, не соскучишься. Так что пусть Дживс соберет твои пожитки, и ждем тебя в пятницу. Посиди здесь до конца недели.

— Это что, взаперти с парой художников и слезоточивой писательницей? Невелика радость…

— А тебе и не положено радоваться, — успокоила меня престарелая родственница. — Просто сделай свое дело. Да и, кстати, когда приедешь, я попрошу тебя об одном пустячке.

— Что еще за пустячок?

— Расскажу, когда увидимся. Всего лишь простенькая маленькая услуга любимой тетушке. В твоем вкусе, — сказала она и с веселым «Пока-пока!» повесила трубку.

Я думаю, многих удивляет, что Бертрам Вустер, этот в общем-то железный человек, тает как воск в руках своей тетки Далии и мчится исполнять малейший ее каприз, словно дрессированный тюлень, отрабатывающий свой кусок рыбы. Им просто невдомек, что эта женщина владеет секретным оружием, которым она в любой момент может подчинить меня своей воле. А именно: если я вздумаю артачиться, ей достаточно пригрозить, что меня больше не пригласят к обеду, и тогда — прощайте, все жареные и пареные шедевры Анатоля, ее французского повара, истинного подарка Небес для желудочных соков! Так что, если она говорит «пойди», Вустер не занимается проволочками, он просто идет — как сказано в Евангелии. Вот почему в тихих сумерках пятницы 22-го текущего месяца я уже катил через Хэмпшир на своем спортивном автомобиле с Дживсом по левую руку и неясными предчувствиями в душе.

— Дживс, — сказал я, — мою душу отягощают неясные предчувствия.

— В самом деле, сэр?

— Да. Хотел бы я знать, что там затевается.

— Боюсь, я не вполне улавливаю вашу мысль, сэр.

— А между тем следовало бы! Я ведь слово в слово передал вам свой разговор с тетей Далией, и каждое из этих слов должно было бы запасть вам под шляпу. Попробую освежить вашу память: мы поболтали о том о сем, а в заключение она сказала, что намерена еще попросить меня об одном пустячке, когда же я спросил, о каком, сбила меня со следа… так это называется?

— Да, сэр.

— Ну вот, сбила меня со следа, обронив этак небрежно: «О, всего лишь простенькая маленькая услуга любимой тетушке!» Как бы вы истолковали эти слова?

— По-видимому, миссис Траверс хочет, чтобы вы что-то сделали для нее, сэр.

— Так-то оно так, но что именно — вот главный вопрос! Вы ведь помните, чем кончалось раньше дело, если меня просил о чем-то слабый пол? Особенно тетя Далия. Не забыли еще ту историю с сэром Уоткином Бассетом и серебряным сливочником в виде коровы?

— Нет, сэр.

— Если бы не ваше вмешательство, Бертрам Вустер отсидел бы тогда срок в местной кутузке. Кто может поручиться, что этот ее пустячок не ввергнет меня в такую же пучину опасности? Как бы мне хотелось от этого отвертеться, Дживс!

— Я вполне понимаю вас, сэр.

— Но никак нельзя. Я вроде тех ребят из «Легкой кавалерии». Помните, как там про них написано?

— Очень отчетливо, сэр. «Дело их — не рассуждать, а идти и умирать».

— Вот именно. «Пушки справа, пушки слева, грохот залпов и разрывов», а они должны мчаться в атаку, что бы там ни было. Уж я-то хорошо знаю, что они чувствовали, — заключил я, мрачно нажимая на акселератор. Чело было хмуро, боевой дух — ниже некуда.

Нельзя сказать, чтобы прибытие в Маршем-Мэнор помогло разгладить первое и поднять последний. Обстановка, в которой я очутился, переступив порог гостиной, была уютней некуда. В камине полыхали дрова, стояли удобные кресла, чайный столик распространял веселый аромат тостов с маслом и пышек — все это, конечно, было очень приятно после долгой езды промозглым зимним вечером. Но одного взгляда на присутствующих было достаточно, чтобы понять: я угодил в то самое местечко, где все вокруг радует глаз и лишь человек ничтожен.

Когда я вошел, их там было трое, явно самый цвет Хэмпшира. Один — низкорослый тщедушный тип, обросший такой бородой, которая причиняет особенно много неудобства, — как я понял, это был хозяин дома. Рядом сидел другой, примерно такого же сложения, только более ранняя модель — явно его отец — и тоже при бороде по самые брови. А третья была дама — крупная, расплывшаяся и в роговых очках, — жертва профессиональной болезни писательниц. Очки делали ее удивительно похожей на мою тетю Агату, и я бы обманул публику, если бы стал утверждать, что сердце у меня нисколько не екнуло. Тетя Далия явно переоценила легкость задачи, предложив мне сыграть на струнах души этой женщины.