Он покачал головой:

— Боюсь, я не могу одобрить такой ход. В твоем предложении — я не хочу обидеть тебя, любимейшая, — мне чудится что-то почти нечестное. К тому же, — добавил он задумчиво, — когда Джо Бимиш вручал мне альбом, он сделал это в присутствии свидетеля.

— Свидетеля?

— Да, любимейшая. Когда мы входили в дом, я заметил неясную фигуру. Кому она принадлежала, сказать не могу, но в одном я убежден: этот некто, кем бы он ни был, слышал все.

— Ты уверен?

— Совершенно уверен. Он стоял под дубом на очень близком расстоянии, а, как ты знаешь, голос нашего достойного Бимиша звучен и разносится далеко.

Он умолк. Не в состоянии долее сдерживать подавляемые чувства, Мэртл Джеллеби отчеканила слова, которые таксист сказал жандарму, и в них было нечто, от чего младший священник и покрепче Ансельма утратил бы дар речи. За этим восклицанием последовала напряженная тишина, и в этой тишине до их ушей из сада донесся таинственный звук.

— Чу! — прошептала Мэртл.

Они прислушались. То, что они услышали, вне всяких сомнений, было мужскими рыданиями.

— Какой-то ближний страждет, — сказал Ансельм.

— И слава Богу, — сказала Мэртл.

— Не пойти ли нам установить личность страдальца?

— Пошли, — сказала Мэртл. — Почему-то мне кажется, что это Джо Бимиш. А уж тогда никого не касается, как я отделаю его моим зонтиком.

Однако рыдал не Джо Бимиш, который уже давно направил свои стопы в «Гуся и кузнечика». Ансельм, страдавший близорукостью, не мог толком разглядеть фигуру, которая обнимала ствол дуба, сотрясаясь от неудержимых рыданий. Но более зоркая Мэртл вскрикнула от удивления:

— Дядя!

— Дядя? — изумленно повторил Ансельм.

— Это же дядя Леопольд!

— Да, — сказал кавалер ордена Британской империи и, всхлипнув, отошел от дуба. — Рядом с тобой, Мэртл, стоит Муллинер?

— Да.

— Муллинер, — сказал сэр Леопольд Джеллеби, — вы застали меня в слезах. А почему я в слезах? Потому, мой милый Муллинер, что я все еще потрясен вашей чудесной проповедью о Братской Любви и нашем долге по отношению к ближним.

Ансельм спрашивал себя, удостаивался ли когда-либо другой младший священник подобных комплиментов.

— Спасибочки, — сказал он, елозя подошвой по дерну. — Жутко рад, что она вам понравилась.

— «Понравилась», Муллинер, это слабо сказано. Ваша проповедь полностью перевернула мой взгляд на жизнь. Она сделала меня другим человеком. Муллинер, у вас в доме не найдется пера и чернил?

— Пера и чернил?

— Абсолютно верно. Я хочу выписать вам чек на десять тысяч фунтов за вашу коллекцию марок.

— Десять тысяч!

— В дом, в дом! — скомандовала Мэртл. — Немедленно!

— Видите ли, — сказал сэр Леопольд, пока они вели его в кабинет и засыпали вопросами, какой тип пера он предпочитает: с широким кончиком или узеньким, — когда вчера вы показали мне альбом, я сразу понял ценность хранившихся в нем марок — за них где угодно дадут пять тысяч, — а потому я, естественно, сообщил вам, что они ничего не стоят. Общепринятая деловая предосторожность, к которой просто нельзя не прибегнуть. Помнится, чуть ли не первое, что сказал мне дорогой отец, посылая меня на битву с бессердечным миром: «Никогда не упускай случая обвести дурака вокруг пальца», и до этого дня я всегда старался с честью следовать отцовскому завету. Но ваша проповедь убедила меня, что есть нечто более благородное и высокое, нежели кодекс деловой этики. Мне кроссировать чек?

— Как вам угодно.

— Нет, — сказала Мэртл. — Пусть чек будет открытым.

— Как скажешь, дорогая. Мне кажется, — добавил добрый старый помещик, лукаво улыбнувшись сквозь слезы, — это дело тебя живо интересует. Могу ли я предположить…

— Я люблю Ансельма. Мы помолвлены.

— Муллинер! Это так?

— Э… да, — сказал Ансельм. — Я как раз собирался рассказать вам.

Сэр Леопольд похлопал его по плечу:

— Я не мог бы пожелать ей мужа достойнее. Ну вот. Вот ваш чек, Муллинер. Коллекция, как я сказал, стоит пять тысяч, но после вашей проповеди я даю вам десять добровольно… добровольно.

Ансельм, будто во сне, взял протянутый ему прямоугольный листок и положил в карман. Безмолвно он отдал альбом сэру Леопольду.

— Благодарю вас, — сказал последний. — А теперь, мой дорогой, я, пожалуй, попрошу вас одолжить мне чистый носовой платок. Мой собственный, как видите, совсем промок.

И пока Ансельм у себя в комнате рылся в ящике, ища свежий платок, его заставил обернуться звук легких шагов. В дверях стояла Мэртл, прижимая палец к губам.

— Ансельм, — прошептала она, — у тебя есть автоматическая ручка?

— Конечно, любимейшая. Вон в том ящичке. Да, вот она. Ты хочешь что-то написать?

— Я хочу, чтобы что-то написал ты. Немедленно сделай передаточную надпись на чеке и отдай его мне. Я сейчас же поеду в Лондон, чтобы попасть в банк к открытию, и обналичу чек. Видишь ли, я знаю дядю Леопольда. Когда он проснется, а впечатление от проповеди посотрется, ему может взбрести в голову позвонить в банк и аннулировать чек. Ты ведь слышал, какой позиции он придерживается в вопросе о деловых предосторожностях. А таким способом мы избежим нежелательных накладок.