Каждый вправе искать свое счастье, добиваться его и наслаждаться им, но если счастье покинуло нас, — разумно ли и честно ли кого-нибудь или что-нибудь за это винить?

И еще долго Болеслав так выпытывал свою совесть. Когда он поднял голову, было уже темно. За окном тихо шумела роща, колеблемая осенним ветром, по бледному небу влеклись темные облака, расплываясь и сплываясь в тысячи фантастических фигур, а вдали, над черной полосой леса, там, где час тому назад горел закат, в котором Болеслав увидел символ блаженной смерти, сияла большая одинокая звезда.

Клочья темных туч стремились к далекой звезде, точно корабли с развернутыми парусами к мигающему вдали маяку. Эти рваные тучи представлялись глазам Болеслава искалеченными в житейском море сердцами, а на золотом лике звезды он прочел надпись: «Вечность».

С бледного лица его исчез след горечи и сомнений, наконец-то эта истерзанная душа нашла твердую опору в мужественном смирении.

Был хмурый зимний вечер. Холод стоял лютый, кругом, насколько хватает глаз, белели снега, снег мелкой крупой сыпался сверху, метель бушевала в полях.

На дороге, ведущей в N., показались ладные сани, запряженные четверкой лошадей. Лошади были рослые, норовистые, и сани, несмотря на метель, двигались довольно быстро. Время от времени тоскливо позванивал привязанный к дышлу колокольчик, но чаще звон его пропадал в свисте и вое зимней бури.

В санях сидели двое: мужчина, закутанный в медвежью шубу, и женщина в лисьем салопе, капоре и платке. Оба молчали, да и трудно было разговаривать в такую непогоду, когда губы немеют от ледяного ветра и за воем вьюги не слышно человеческого голоса.

Только раз, когда сани, въехав боком в сугроб, угрожающе накренились, женщина испуганно вскрикнула, а мужчина, с трудом повернув к ней голову, скованную огромным меховым воротником, спросил:

— Чего испугалась?

В его голосе не было ни тени нежности или тревоги, напротив — скорее раздражение.

Женщина промолчала.

Это повторилось еще несколько раз; кони пошли неровно, шарахались в стороны, и повозка кренилась то вправо, то влево.

Женщина не произносила ни слова.

Вдруг пристяжные встали на дыбы, а коренные рванули вбок и потащили за собой повозку, чуть не опрокинув ее.

— Эй, Павелек, как правишь?! — сердито крикнул мужчина.

Кучер вздрогнул, точно очнулся от сна, и натянул поводья; лошади присмирели, и сани заскользили ровнее. Проехали с версту. Женщина повернулась к своему спутнику, насколько это ей позволяли капор и платок, и сказала:

— Олесь! Мне кажется, Павелек пьян.

— Привиделось! — буркнул мужчина и плотнее запахнулся в шубу.

— Тебе холодно, Олесь? — заботливо спросила женщина.

Мужчина ничего не ответил.

Проехали еще с полверсты. Вдали сквозь снежную завесу забрезжили огни.

— Слава Богу, показался N., — вздохнула женщина. — Еще одна миля — и мы дома.

— Погоняй живей! Остановишься у Шлёминой корчмы, дашь коням передохнуть! — прокричал мужчина кучеру.

Сани въехали в узкую улочку с двумя рядами низеньких домишек и вскоре остановились перед воротами трактира. Здесь было тише, с одной стороны от ветра загораживала высокая стена корчмы, зато подальше, на пустой рыночной площади, он давал себе волю и, пролетая над крышами окрестных домишек, засыпал их густым колючим снегом.

— Слезай с козел да проверь пристяжных, — приказал мужчина кучеру. — По-моему, там что-то неладно с упряжью.

Кучер покорно слез и нетвердой походкой направился к лошадям.

Мужчина поднял голову и поглядел вверх. Окна мансарды светились, и временами, когда ветер утихал, оттуда доносился невнятный гул голосов. Мужчина стал вылезать из саней, говоря своей спутнице:

— У меня есть дело к Шлёме, воспользуюсь случаем и повидаюсь с ним. Подожди меня здесь. Я вернусь не позже, чем через десять минут, а тем временем и кони отдохнут.

Сказав это, он скрылся в воротах корчмы.

Женщина осталась в санях. С площади все время налетал ветер, обдавая женщину снежной пылью; кучер стоял подле лошадей и говорил им что-то хриплым голосом; иногда, чтобы согреться, он начинал изо всех сил охлестывать себя руками.

Прошло десять минут, прошло пятнадцать — мужчина не возвращался. Ветер порой утихал, снежная дымка рассеивалась, и перед глазами женщины, на фоне белесого неба, вдалеке, на другом конце площади, вырисовывался серый шпиль костела; в эти минуты затишья ярче сияли освещенные окна мансарды, и было видно, как за стеклами, запорошенными снегом, мельтешат многочисленные тени.