Так как предвиделась поездка Столыпина в Киев, то я его предупредил об этом, и у меня определенно сложилось впечатление, что что-то готовится против Столыпина… я всё думал — сказать ему или не сказать, чтобы он остерегался… Я ему не сказал. У меня до сих пор сохранилось убеждение, что в этих кругах считали своевременным снять охрану Столыпина».

Обращает на себя внимание один аспект, в котором свидетельство лидера партии октябристов сходно с тем, что написала дочь Столыпина. И через много лет после крушения империи и династии они не захотели конкретизировать — какая именно информация находилась в их распоряжении. Думается, что причина подобного бросающегося в глаза умалчивания имеет единую мотивацию.

В эмиграции Гучков постоянно отбивался от обвинений правых кругов в том, что он являлся одним из основных виновников крушения империи Романовых, упорно подчеркивал свои монархические убеждения, и поэтому ему вряд ли хотелось выдвигать прямые обвинения против погибшего мученической смертью императора.

Конечно, это не может служить основанием для подозрений лично против Николая II. Всё, что известно о его характере, ни в коей мере не дает возможность подозревать в нем верховного руководителя заговора против собственного премьера. Но ряд высших должностных лиц империи, которые были напрямую заинтересованы в устранении Столыпина, прекрасно знали реальное отношение государя к главе правительства и, возможно, считали, что фактически исполняют его невысказанное пожелание. При этом они могли с большой долей уверенности предполагать, что даже в критической ситуации самодержец не даст привлечь их к ответственности.

А ненависть с их стороны была настолько велика, что Фредерике и Дедюлин демонстративно пытались унизить главу правительства. В Киеве премьер не получил положенного ему придворного экипажа, его постоянно не включали в число сопровождающих Николая II, не пригласили в царскую ложу на ипподроме, в которой собрались все высшие сановники. Обращение с ним ближайшего окружения царя произвело на Столыпина настолько гнетущее впечатление, что он так ответил на вопрос Коковцова о причинах «сумрачности»: «…у меня сложилось за вчерашний день впечатление, что мы с вами здесь совершенно лишние люди, и всё обошлось бы прекрасно и без нас».

Приехав в Киев, Столыпин был уверен, что ему недолго осталось возглавлять правительство. Противоречия с царем зашли настолько далеко, что премьер собирался подать в отставку. А один из ближайших сподвижников премьера — главноуправляющий земледелием и землеустройством Александр Васильевич Кривошеин — считал отставку делом окончательно решенным. По его словам, для устранения председателя Совета министров только искали «формы и поводы для… перемещения на невлиятельный пост».

Но с отставкой (о которой говорили уже давно) дело обстояло не так просто, как представлялось будущему главе врангелевского правительства Юга России (который в 1920 году пытался в Крыму возродить столыпинский курс реформ). Уже указывалось, что предыдущая отставка Столыпина царем принята не была. Как ответил, не слишком затрудняя себе объяснениями, император: «Я не могу согласиться на Ваше увольнение, и я надеюсь, что Вы не станете на этом настаивать».

Не было никакой гарантии, что на этот раз он поведет себя иначе. Да, наиболее вероятно, что рано или поздно Николай II сменил бы председателя Совета министров, но когда именно это случится — определенно предсказать было невозможно. А для некоторых противников Столыпина каждый день его пребывания у власти мешал исполнению их планов, а иногда и угрожал крайне неприятными последствиями. Исходя из этого, вряд ли можно считать убедительным аргумент о том, что придворной клике не имело смысла насильственно устранять Столыпина по причине его близкой отставки.

Так, можно с очень большой долей вероятности допустить, что одним из движущих мотивов действий Курлова была назначенная Столыпиным ревизия секретных фондов МВД, которая должна была начаться сразу по окончании киевских торжеств. У шефа жандармов была репутация человека весьма нечистоплотного в отношении казенных средств (особенно после скандального развода и женитьбы на обладавшей незаурядными запросами молодой красавице-графине Армфельдт), и вряд ли он преодолел соблазн запустить руки в почти неконтролируемые секретные фонды. А обнаружение крупных хищений (согласно ряду свидетельств, министр внутренних дел уже получил конкретную информацию по этому поводу) грозило не только увольнением — Столыпин бы обязательно добился предания виновных суду. В этом ему бы не смог помешать даже всесильный Дедюлин.

Встреча Богрова с Лазаревым доказывает, что подготовка покушения на Столыпина не была импровизацией, а велась достаточно давно. Возможно, всё так бы и осталось неосуществленным резервным вариантом, если бы не спусковой крючок в виде приближения ревизии секретных фондов. Курлов не мог дожидаться гипотетической отставки Столыпина и готов был «подыграть» царскому окружению (тому же дворцовому коменданту) в устранении своего начальника любыми способами, причем даже без получения конкретного приказа. Особенно если ему была ранее (возможно, перед беседой «Аленского» с эсеровским представителем) гарантирована безнаказанность.

Единственный человек, который мог дать такие гарантии Курлову, — это Дедюлин. Можно было бы еще вспомнить Распутина — как мы помним, ряд его действий (и наличие мотивов) делает подобное допущение правдоподобным, но всё же дворцовый комендант больше подходит на роль главного руководителя антистолыпинского заговора. Его положение было несравненно прочнее, чем у «старца», а влияние на царя и весь бюрократический аппарат значительно осязаемее и надежнее. Дворцовый комендант мог действовать не через мистически настроенную императрицу, а напрямую через императора. Да и его собственного влияния было достаточно, чтобы решить практически любой вопрос.