Моя жизнь в том, чтобы слушать; Его - в том, чтобы говорить. Мое спасение - слышать и откликаться. Поэтому я должен жить в тишине. Мое спасение - в безмолвии. Моя душа и души других людей - вот угодная Богу жертва.

Душа посвящена Богу, если внимает Ему вся целиком. Поэтому мое безмолвие, освобождая меня от вещей этого мира, посвящает Богу и их, и мою собственную душу. Эта жертва угодна Богу. О, если бы я и других смог научить тому же безмолвию! Богопознание выше всесожжений*.

Внутреннее безмолвие недостижимо без милосердия и смирения.

Обыденные представления этого не вмещают. Вот почему все взыскующие святости кажутся такими странными. Подойдя к ним с привычной меркой, мы скоро поймем, что ошиблись. Святые - вне наших мерок и бывают только сами собой. Их любит Бог. Он один знает их тайну, слишком сокровенную, чтобы открыть ее кому-то еще. Люди же обычно не платят святым ни любовью, ни уважением.

Сколько бы мы ни узнавали о святых, прежде и превыше всего мы почитаем в них тайну целомудрия**, тайну жизни, сокрытой в Боге***.

«Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека» (Екк 12, 13).

«Высоту неба и широту земли, и бездну и премудрость кто исследует?» (Сир 1, 3).

«Полнота премудрости - бояться Господа; она напояет их от плодов своих» (Сир 1, 16).

«Венец премудрости - страх Господень, произращающий мир и невредимое здравие» (Сир 1, 18).

«Сын мой! Если ты пожелаешь ее, то научишься, и если предашься ей душою твоею, то будешь ко всему способен» (Сир 6, 33).

Бог, приведший нас в бытие и вызвавший к жизни, обитает в глубинах нашей души. Но просто углубляясь в себя, мы еще не находим Бога.

Повелевая жить, Бог дает заповеди. Он хочет, чтобы мы жили не как придется, а правильно, в конечном счете - в Нем. Он хочет, чтобы мы были совершенны*.

О законе жизни говорит нам наша совесть, которую Бог поместил где-то глубоко внутри нас. Идя наперекор этому закону, а тем самым и воле Божией, человек по-настоящему и не живет. Свет совести - всё для человека. С ним он живет в Боге и Богом. Без этого света он поступает беззаконно, оскверняет себя, лжет себе и выставляет Бога лжецом. Грех извращает истину Божию и неотступно ведет к идолопоклонству.

Больная совесть - это ложный бог, который ничего не говорит, потому что он нем, и ничего не делает, потому что он бессилен. Это маска, сквозь которую мы сами себе прорекаем, лжепророчествуем. Сквозь нее мы говорим себе то, что хотим услышать, заменяем «истину Божию ложью» (Рим 1, 25).

Начало премудрости - страх Господень**.

Премудрость - это познание Истины в ее сокровенной сути. Это живое приобщение к Истине, доступное праведной душе. Премудрость знает Бога в нас и нас в Боге.

Приближает к ней страх солгать Богу и самому себе. Этот страх оттого, что мы уже солгали и повергли свою жизнь к ногам ложного бога.

Мы ведь и в самом деле лжецы, и нет никого, кто без греха. Мы все лгали Богу. «Бог верен, а всякий человек лжив» (Рим 3, 4).

Поэтому страх Господень, или начало премудрости - это признание, что «обман в правой руке моей» (Ис 44, 20).

«Если говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас... Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его лживым, и слова Его нет в нас» (1 Ин 1, 8.10).

Иначе говоря, начало премудрости - в исповедании грехов. Покаяние привлекает к нам милость Божию и открывает нашу совесть для света Его истины, без которого мы обречены на грех. Через покаяние душа познает силу благодати, а воля начинает подчиняться разуму, просвещенному истиной.

Проблему жизни решает сама жизнь. Пока мы исследуем и рассуждаем, мы еще не живем, а наши рассуждения просто висят в воздухе. До цели доходит только тот, кто, упав, поднимается и идет снова.

Любить уединение - не значит искать его, перебираясь с место на место. Мы одиноки по сaмой своей сути, и другими не будем. Поняв это, мы перестанем держаться за внешнее и найдем то, что искали. Тогда уединение из желаемого станет действительным.

Наш новый опыт непременно породит в нас и новую, еще не утоленную - и едва ли утолимую - жажду «совершенного уединения». Поймем это правильно: внешнее совершенство недосягаемо, поэтому, проявив к нему чрезмерное рвение, мы потеряем и то малое, что имеем. Тоска и растерянность - неизменные спутники уединения, и с этим надо смириться. Уединение - не безумная гонка, а смиренное согласие, приобщающее нас к той беспредельной реальности, которой мы будто бы уже обладаем, но которая все еще остается лишь «возможностью», предметом надежды.