Постепенно меня окружили все ребята из «Ракеты». Они были возмущены. Если бы ещё писал посторонний человек, а то о «хрипах и радиостонах, доносящихся из репродукторов», пишет сам Васенька — капитан радиорубки. А кроме того, здесь и просто ложь. «Расхвастались!»— писал новоявленный фельетонист. Когда это мы хвастались?..

— Сорвём! — предложил Валерик и уже потянулся к газете.

Я схватил его за руку.

— Что мы этим докажем?

На большой перемене я зашёл в библиотеку. Мне очень хотелось убедиться, такой ли читальный зал, как я его видел во сне.

Такой. Только все предметы поменьше, а кактус словно притворился, что никогда и не был большим. Григорий Павлович уже сидел за своим столом. На столе около него опять лежала изуродованная книга. О книжке я говорить не стал, а спросил:

— На втором этаже были? Читали?

— Читал.

— Разве это справедливо?

— Не всё, но… Ты уж пятый из ребят говоришь об этой заметке.

— Обидно.

— Обидно? Но ты подумай, какая сила в печатном слове. Понимаешь?

Мне казалось, что он поддразнивает.

— Понятно, — ответил я.

— Так что же вы теперь будете делать?

Я посмотрел на Григория Павловича:

— Простите, но это редакционная тайна.

Амплуа! Какое красивое слово. Попробуйте произнести его вслух. Амплуа… Амплуа… И подумать только, что ещё вчера я не знал, что это такое. А сегодня…

Всё началось с того, что в субботу, когда я вернулся из школы, мама меня встретила с таинственным видом. Такой вид у неё бывает к моему дню рождения или когда она собирается сделать сюрприз. За обедом пришлось есть в темпе. По заведённому обычаю всякие сюрпризы бывают после обеда.

— Всё, Валерик? — спросила мама. — Тогда получай. — И протянула мне письмо.

Я ещё никогда не получал писем, чтобы на конверте стояло полностью моё имя и отчество. А тут было написано: «Валерию Валериевичу Серёгину». Мне, значит.

Маме, конечно, любопытно было узнать, что в письме. Но ведь письмо личное. Я прочёл и положил его в карман. Вы бы посмотрели, как у неё вытянулось лицо. Но она ничего не сказала, пошла на кухню мыть посуду. А меня отправила гулять.

Сначала во дворе никого из ребят не было. Потом выбежал Слава, размахивая сумкой для продуктов.

— Куда? — спросил я.

— Света за макаронами послала.

Всё-таки удивительно; он старший, а она его за макаронами посылает. Пока я думал, как сообщить важную новость, его и след простыл. Затем прошла Наташа Щагина. Она торопилась на тренировку и едва кивнула головой. Снова пробежал Слава — теперь уже с макаронами и хлебом. Стал накрапывать дождь. Хоть я и знал, что теперь посадят за уроки, решил подняться домой.

Мама всё ещё возилась на кухне. Я спросил, не помочь ли вытирать посуду. Она молча покачала головой и даже не добавила: «садись за уроки».

Я и сам пошёл. Раскрыл учебник, но думал совсем о другом. Вы знаете, всё-таки родители нас очень любят. И мы должны их хоть иногда радовать. Я принял решение. Пошёл на кухню и сказал:

— Ты знаешь, мама, я получил предложение и хочу с тобой посоветоваться.

— Пожалуйста, — сказала мама. — Мои ученики со мной часто советуются.

— Вот, — сказал я.

Чувствую, что больше сдерживаться не могу, скорей отдал ей письмо и заулыбался. А она говорит: «Мокрые руки» — и сунула письмо в карман фартука.

Тогда я не выдержал.

— Мама, читай сейчас же, ну, пожалуйста!

Вижу: заулыбалась. Прочла.

— Как я рада, Валерик! Обязательно пойди. Ты обратил внимание на подпись? Это же Леон Филиппович.

Тогда я всё понял и ещё больше обрадовался. Но мама мне посоветовала пока никому, даже папе, ничего не говорить. Мама хочет, чтобы я стал артистом. А папа говорит, что нужно иметь в руках «настоящую профессию».

В четверг, после уроков, я оказался не на совете дружины, а в Доме радио. Думаю, что и каждый так поступил бы.