На этом месте рассказа Роберту Бартлетту впервые стало страшно за Хоуп, но ей он ничего не сказал. Ситуация была опасная и ему хорошо знакомая. Все эти детали в совокупности складывались в классическую картину социопатической личности. А Хоуп была для социопата идеальной жертвой: она оставалась с ним наедине в ирландской глуши, по соседству — ни родных, ни друзей, она была в него влюблена, у нее есть деньги, много денег, и она целиком в его власти, а если станет его женой, то и подавно. Роберт спросил, есть ли у нее дети. Хоуп ответила не сразу:

— Была дочь. Она четыре года как умерла. Менингит. Она училась в Дартмуте.

– Простите. — Роберт ей искренне сочувствовал, и ее это тронуло. — По-моему, это самое страшное, что может случиться с человеком. Такого и в кошмарном сне не увидишь. У меня самого две студентки в семье. Я схожу с ума по каждому поводу — даже когда они всего лишь идут в клуб или садятся за руль.

– Я вас понимаю, — согласилась с ним Хоуп.

Значит, у Хоуп нет детей, которые могли бы стать свидетелями происходящего, насторожиться и предостеречь ее. Идеальная жертва любого социопата — ни родных, ни покровителей, а денег куры не клюют. Но самое худшее было то, что Хоуп продолжает его любить. В ее рассказе Роберт уловил нотки сомнения, она словно старательно складывала для него головоломку в расчете услышать слова утешения, но причин для этого он не видел. Пока ему нечем было ее успокоить. Все было очень скверно и даже страшно. Того, что Роберт знал, уже было достаточно, чтобы забить тревогу. Судя по рассказу, этот О’Нил — первостатейный аферист. Бартлетта крайне обеспокоило давнее самоубийство той девушки, а также настойчивое желание О’Нила обзавестись ребенком от Хоуп. Но это отчасти и утешает — значит, в ее смерти он не заинтересован. Пока она нужна ему живая, замужняя и беременная. Если только она не затеет каких то фокусов и не нарушит его планов, что Хоуп сейчас и делала. Она отложила свадьбу, отказала ему в деньгах и пока не желает беременеть. Для Финна это все плохие новости. Это значит, ему придется давить на Хоуп сильнее, если же она продолжит упорствовать — можно считать, ее жизнь в серьезной опасности. А самое худшее, что было Бартлетту известно о социопатах, — это их умение доводить свою жертву до саморазрушения, так что вся грязная работа выпадала другим. Как в случае с той давнишней подружкой. Но Хоуп пока была в здравом уме. И, слава богу, что она вовремя позвонила. И агент ее молодец, что дал ей телефон. Бартлетт уже сталкивался с подобными ситуациями, хотя Финн, судя по всему, настоящий профи. Он знает, что делает.

– Вот такую ложь я случайно обнаружила, — подытожила Хоуп. — Последняя меня особенно встревожила — издательский иск и расторжение контракта. И снова он сказал, что постыдился признаться, тем более на фоне моих успехов. У него одно объяснение: дескать, это выше его сил — признать себя неудачником. На самом деле, мне кажется, это всего лишь удобная отговорка. Между нами все было прекрасно, пока в июне у меня не случился выкидыш. Финн обвинил во всем меня, сказал, что я чуть ли не специально спровоцировала прерывание беременности. Он тогда страшно возмущался, настаивая на том, чтобы мы как можно скорее повторили попытки. Но в мои планы вообще поначалу не входило заводить ребенка — я считала, что в моем возрасте это просто нереально. Но Финн все точно рассчитал, можно сказать, он меня подловил, и я потеряла бдительность. Словом, я, к собственному изумлению, забеременела. Финн был безумно рад, что его расчет оказался верным. Как я теперь понимаю, он вообще очень расчетлив. — Бартлетт уже и сам это понял, Хоуп лишь озвучила его мысли. — Короче, полгода все шло чудесно, и спустя некоторое время после выкидыша он опять стал нежен и заботлив. А сейчас… Он все время мною недоволен, настроение у него по большей части ужасное. Иногда случаются короткие периоды нежности и внимания, за которыми, увы, следуют вспышки раздражения. И он стал больше пить. Думаю, его угнетает перспектива судебного разбирательства с издателем, и он совсем забросил работу. И еще он страшно злится, что я не спешу со свадьбой. Так что теперь мы все время ссоримся, и ему вечно от меня что то надо. Раньше такого не было. Я неделю назад, когда улетела из Дублина, была в таких растрепанных чувствах — вообще ничего не понимала. А Финн только подливал масла в огонь, все твердил, что я схожу с ума. Я и сама начала в это верить!

– Ему только этого и надо. По нашему разговору, Хоуп, я могу судить, что вы вполне здраво все оцениваете, чего не скажешь о нем. В этом я уже не сомневаюсь, я не психиатр, но этот парень — классический социопат. Это очень и очень опасная штука, тем более что он пытается запудрить вам мозги и ввести в замешательство. Когда он стал требовать у вас деньги?

– Месяца два назад. Без всяких предисловий, без объяснений. Я отказала, мы поругались, так с тех пор мы и ссоримся. Тогда то я и решилась на крайние меры. В ноябре, когда я прилетела по делам в Нью-Йорк, я попросила Марка — он мой агент — организовать частное расследование. — Хоуп вздохнула и рассказала, что было в материалах расследования. — Старший брат Финна считает его социопатом. Финн мне говорил, что был единственным ребенком в семье, а у него еще было три брата! И здесь соврал! Мать его была горничной, а вовсе не аристократкой, как он говорил, а отец — не успешный врач, а алкоголик, погибший в пьяной драке. Ничего из того, что он мне о себе рассказывал, не подтвердилось, вот откуда я знаю, что и дом в Ирландии их семье никогда не принадлежал. Все, кто его когда либо знал, твердят в один голос, что он патологический лжец. — Это и так было ясно из рассказа Хоуп. — Полностью материалы этого расследования я увидела вчера. Его жена погибла в автокатастофе. О’Нил сел за руль, будучи пьяным. Мне же он рассказывал, что она находилась в машине одна. Из полицейских материалов следует, что после аварии женщина еще была жива. У самого Финна было легкое сотрясение мозга. Он почему то сразу помощь ей не вызвал, и жена его умерла. Правда, справедливости ради надо сказать, экспертиза установила, что ее травмы были несовместимыми с жизнью, надежды выжить у нее не было. — Хоуп по прежнему пыталась быть справедливой к Финну. Роберту Бартлетту было ясно, что Хоуп еще любит О’Нила и полученная информация пока до конца ею не осмыслена. Слишком неожиданные и шокирующие это были новости, и она пока не могла с ними примириться. — Финну тогда дали условный срок и лишили водительских прав, — продолжала Хоуп. — Родители его жены были убеждены, что зять повинен в смерти их дочери и только жаждал дорваться до ее денег. Он действительно предпринимал попытки завладеть ее деньгами и наследством сына. А теперь он жаждет моих капиталов. Косвенно он уже повинен в смерти двух женщин: жена погибла в аварии, другая девушка покончила жизнь самоубийством. Он все мне врал, и как теперь я могу ему верить? — Голос у Хоуп дрожал. Ее рассказ мог бы повергнуть в шок кого угодно, но только не Роберта Бартлетта — в его практике уже были подобные случаи. Это было классическое поведение социопата и его жертвы. Вымышленные истории о себе, шарахание от тщательно рассчитанной злобы к невероятной нежности, заботе и соблазнению парализуют волю жертвы, ей хочется верить, что все хорошее — это правда, а дурное — всего лишь заблуждение. Но чем больше подтверждается обратное, тем сложнее сохранять веру. Хоуп сейчас была именно на этой стадии. Она начала прозревать и уже видит Финна таким, каков он есть, но верить в это, по понятным причинам, ей не хочется. Тяжело признавать вероломство в человеке, которого ты любишь и который когда то, казалось, любил тебя.

– Я не хочу, чтобы вы стали его следующей жертвой, — твердо заявил Роберт. Хоуп и так уже была его жертвой, но Роберт боялся, что, если она ослушается Финна по настоящему или окажется для него бесполезной, тот может ее убить, довести до самоубийства или подстроить несчастный случай.

– Я тоже. Поэтому я вам и позвонила, — убитым голосом сказала Хоуп.

– Понимаете, все, что вы видели вначале, когда он был с вами сама доброта, в психологии называется «зеркалом» — социопат словно отражает в вашу сторону то, что вы от него ждете и каким хотите его видеть. А потом, по прошествии времени, всплывает правда о том, каков он на самом деле, — объяснил Роберт. — Что вы теперь намерены делать, Хоуп? — поинтересовался он. Ему было ее очень жаль, ведь он лучше кого бы то ни было понимал, как тяжело на что то решиться в такой ситуации.

– Даже не знаю, — призналась она. — Понимаю, со стороны это кажется безумием. Девять месяцев все шло как нельзя лучше — и вдруг человека словно подменили. Меня еще никто так не любил, никто не был со мной так добр и мил. Я хочу одного — вернуть то, что было вначале. — Но это было равносильно тому, чтобы пытаться поднять «Титаник», Хоуп и сама начинала это понимать. Только верить в это не хотелось. Во всяком случае — на данный момент. Хотелось услышать, что все не так уж безнадежно. Хоуп уже жалела, что получила это злополучное досье, ей все еще верилось в мечту. Точнее, ей хотелось верить, но не получалось. Однако Хоуп полагала, что лететь в Ирландию необходимо. Причем всякий, кто слушал бы ее рассуждения, счел бы их безумными. Но не Роберт Бартлетт. Ей повезло, что она обратилась к такому человеку.

– Хоуп, этого никогда не случится, — мягко возразил он. — Человека, которого вы знали в начале ваших отношений и которого любили, просто не существует в природе. А существует чудовище без сердца и совести. Я, конечно, могу ошибаться, и он окажется не более чем человеком в затруднительной ситуации, но, по моему, мы с вами оба понимаем, с чем имеем дело. Финн прекрасно разыграл перед вами спектакль. Теперь с этим покончено. Начался третий акт, и у Финна в нем роль злодея, жаждущего крови. — Собственно, таковы были герои всех книг О’Нила. — Вы, разумеется, можете поехать и воочию убедиться, тут вас никто не остановит, но вы подвергаетесь опасности. Может быть, даже смертельной. Но если вы все же решитесь — приготовьтесь к стремительному бегству и при первых признаках опасности бегите сломя голову. Нельзя торчать там до бесконечности, ждать неизвестно чего и торговаться. Я мало кому в этом могу признаться, но я побывал в вашей ситуации. Я был женат на ирландской девушке — невероятной красавице, нежной как цветок. Я верил каждому ее слову, и ее история была очень похожа на прошлое вашего Финна. Нищее детство, родители-алкоголики, она неоднократно оказывалась в приюте, где с ней творили страшные вещи. У нее было ангельское личико и сердце дьявола. Я защищал ее в суде по обвинению в убийстве, я тогда еще был начинающим адвокатом. И я был абсолютно убежден в ее невиновности. Она убила своего приятеля и уверяла, что он пытался ее изнасиловать, а улики это подтверждали. Я поверил. Я ее спас от тюрьмы, но сегодня могу признать свою ошибку. Кончилось тем, что она меня бросила, прихватив все до последнего пенса, разбила мне сердце да еще и детей забрала. Мы поженились спустя какое то время после суда.

В конце концов она меня чуть не убила. Вернулась в дом как-то ночью и пырнула ножом, а потом пыталась обставить все как ограбление. Но я то знал, что это была она. И даже после этого я дважды к ней возвращался, думал, все наладится, отказывался верить в то, что было очевидно. Я любил ее страстно, до наваждения и хотел одного — сохранить наш брак и детей. В конечном итоге семь лет назад она их похитила, а тут, как по волшебству, подвернулось это место в дублинском филиале, и я ухватился — чтобы быть ближе к дочерям. Я не мог заставить ее вернуться в Штаты. Она очень умна, и слава богу, с детьми все в порядке. Младшая теперь учится в американском колледже, а весной и я возвращаюсь в Нью-Йорк. После меня Нуала дважды выходила замуж, оба раза из за денег, один ее муж два года назад умер — она дала ему лекарство, на которое у него была сильная аллергия, а на суде сумела убедить присяжных, что этого не делала. Она унаследовала все его состояние. Так же она обойдется и со своим нынешним мужем или с тем, кто будет после него. Ей незнакомо слово «совесть». Ей самое место в тюрьме, но она виртуозно умеет избегать ответственности. У нее, несомненно, расстройство психики, и она с легкостью переступает любую черту, она жаждет поквитаться с миром за все зло, причиненное ей в детстве. Рядом с ней никто не чувствует себя в безопасности.