Никто не осмелился подчиниться. Все в ужасе собрались вокруг, отводя удары меча, но не решаясь ответить ударом на удар, а Карл дико налетал то на одного, то на другого, пока не изнемог. Он задыхался и весь взмок от пота. Наконец его камергер, Гийом де Мартель, которого король любил, схватил Карла сзади, другие отобрали меч, сняли короля с лошади и осторожно положили на землю. Он лежал неподвижно, молчал; глаза у него были открыты и он никого не узнавал. Один или несколько рыцарей (количество зависит от разных версий), которых король убил, лежали рядом в пыли.

Ситуацию взял под контроль смелый, как и всегда, Филипп Бургундский. «Мы должны вернуться в Ман, — решил он. — В Бретань мы не пойдем». Короля Франции положили на повозку, запряженную волами, и повезли назад, а ошарашенный отряд ехал рядом, и у некоторых рыцарей бешено крутились в голове мысли о будущем. Карл пролежал в коме четыре дня, все думали, что он вот-вот умрет. Королевские врачи даже не надеялись на благополучный исход, да и другие приглашенные врачи — герцогов Бургундского, Орлеанского и Бурбонского — после консультации решили, что наука бессильна.

После ужасного сообщения о сумасшествии Карла все только и говорили о колдовстве, о яде и предлагали открыть для посетителей покои больного. «Все добрые французы рыдали — оплакивали здоровье Франции, зависящее от здоровья ее короля». Священники, всхлипывая, читали молитвы, епископы возглавили босоногие процессии, несли восковые фигуры монарха, вылепленные в натуральную величину. К реликвиям, будто бы обладающим исцеляющей силой, люди приносили пожертвования, простирались перед распятием, изображениями святых и просили об излечении короля.

Мало кто верил в естественные причины болезни. Кто-то думал, что Господь прогневался на неспособность короля взять в руки оружие и покончить со схизмой; другие, напротив, считали, что Богу не понравилось таковое намерение короля; многие полагали, что это — наказание за непосильные налоги. Большинство было уверено, что причиной болезни стало колдовство, к тому же и погода в то лето выдалась невероятно знойной — пруды и реки высохли, скот умирал от жажды, прекратилось движение по рекам, и купцы говорили, что за последние двадцать лет они понесли самые большие убытки.

В это мрачное время распространилась вера в заговоры. Люди стали шептаться, обвиняя в случившемся герцогов. Почему не арестовали и не допросили «лесного призрака»? Уж не был ли он подослан герцогом Бретанским или дядьями, чтобы заставить короля повернуть назад? Может, безумие короля вызвано преднамеренными проволочками герцогов? Чтобы развеять подозрения народа, герцог Бургундский провел официальное расследование, и врачи короля подтвердили, что Карл был болен и раньше.

Де Куси также пригласил своего личного врача, самого образованного во Франции. Гийому де Арсиньи, ровеснику века, было девяносто два года. После защиты диплома в Парижском университете он путешествовал по миру, дабы набраться новых знаний: учился в Каире у арабских профессоров, у итальянцев в Салерно — и, обогащенный знаниями, вернулся в родную Пикардию. О болезнях человека он знал все. Благодаря его уходу — а может, и благодаря естественным процессам — лихорадка отступила, и постепенно к бедному молодому человеку, не достигшему еще и двадцати пяти лет, стали возвращаться проблески разума, и он с ужасом понял, какое несчастье на него свалилось. В течение месяца состояние Карла настолько улучшилось, что Арсиньи взял его в высокогорный замок Крей над рекой Уаза, где король мог дышать «лучшим воздухом парижского предместья». Двор возрадовался и преисполнился благодарности к искусству врача де Куси.

Первые четыре дня, когда все думали, что Карл умрет, дядюшки не упустили возможность выступить против «мармозетов». «Настал час, — сказал герцог Беррийский, — когда я им отплачу». В тот самый день, когда у короля случился приступ, кто-то сообразительный понял, что колесо Фортуны повернулось, и предупредил «мармозетов»: мол, тем лучше скрыться. На следующий день в Ле-Мане герцоги Беррийский и Бургундский, как старшие родственники короля, объявили о своем старшинстве, хотя на самом деле к короне был ближе Людовик. Дядья распустили Совет и армию и взяли в руки бразды правления. Вернувшись через две недели в Париж, они сформировали послушный совет, который тотчас поручил правление Филиппу Смелому на основании того, что Людовик Орлеанский слишком молод, и «мармозетов» сместили. Ривьера и Мерсье, не пожелавших отказаться от власти, арестовали и заключили в тюрьму, а их земли, дома и состояние конфисковали. Их более предусмотрительный коллега, Жан де Монтегю, по слухам, родной сын Карла V, едва услышав о болезни короля, переехал вместе со своим состоянием в Авиньон.

Легкость переворота обескураживает. Сделали его возможным помрачение рассудка у короля и ранение Клиссона. В отсутствие королевского покровительства Ривьер и Мерсье лишились независимости и статуса; шестимесячному дофину не назначили регента; Людовику недоставало уверенности и решительности, хотя он смог бы перехватить власть, если де Куси, Бурбон и остальные члены Союза были бы готовы воспрепятствовать герцогам. По всей же видимости, готовности не было и в помине. Они не были уверены в поддержке армии, потому что аристократы враждовали друг с другом. Поскольку состояние короля было неопределенным, никто не знал, к кому примкнуть. И, главное, коннетабль «вышел из строя» ( hors de combat).

Де Куси, похоже, инстинктивно сделал свой выбор, ибо 25 августа он вместе с управляющим герцога Бургундии Ги де ла Тремуайем уведомил герцога Бретани, что война против него не состоится. В судьбе Ривьера и Мерсье он сыграл темную роль. Хотя за последние пятнадцать лет де Куси вместе с Ривьером принимал участие во многих кампаниях, тем не менее Ангеррана вместе с другими нобилями послали схватить бывшего партнера в его родовом замке, куда Ривьер бежал еще до приказа об аресте. Ривьер, как говорят, сам открыл дверь перед захватчиками. Десять лет спустя мадам де Ривьер, уже после смерти супруга и де Куси, поведала, что Ангерран забрал сундуки с серебряной и золотой посудой и снял со стен гобелены, чего раньше никогда не бывало.