И бастион нашего лета безуспешно штурмовал февраль.

— Димка, братишка, — я с трудом разлепил губы, — признавайся, это ты искалечил небо?

— Ага, — беззаботно отозвался он. — А че, разве плохо?

Я помолчал, чувствуя себя идиотом.

Димка улыбнулся уголком рта, как умел улыбаться только он один.

Нужно было что-то сказать.

— Я умер? — ни к селу, ни к городу спросил я.

— Та не, ты чего? — Димка отвлекся от песка, засмеялся. Хотел что-то добавить, но не сказал больше ни слова.

Разве что посерьезнел. Он всегда говорил «та не», если я пытался его подразнить, - вспомнил я. И мне стало очень больно.

А ты? — хотел спросить я, но понимал, что не спрошу. Боюсь ответа, боюсь Димкиной реакции и главное — боюсь разрушить этот оазис тепла и спокойствия.

— А ты почти не изменился, — Димка хрустнул пальцами, улыбнулся открыто, честно, искренне — как раньше. — Только седины прибавилось. Весь уже как дед седой.

Это прозвучало шутливым упреком.

— Семь лет прошло, — словно извиняясь, ответил я. — А ты тоже не изменился.

Димка хихикнул. А вместе с ним рассмеялся и я.

И смеялся, пока на глазах не выступили слезы.

Отсмеявшись, я лег на спину и, не думая ни о чем, стал созерцать кривую дырку в зимней ночи, слегка прищурив глаза, в которые било солнце. Хотел было снять футболку, но почему-то застеснялся своего бледного тела, особенно бледного на фоне загорелого Димки. Он подсел ближе, положил руку на мою грудь.

— Сердце стучит, — тихо сказал он.

Значит, я и правда живой, — подумал я, но вслух ничего не сказал, только взъерошил его светлые волосы. Он улыбнулся, убрал руку и лег на песок рядом.

Димка — как живой. Я чувствовал его прикосновения, тепло его тела, волосы. Точно, живой. Может, и не было этих семи лет серого марева вместо жизни, может, и не было того мотоциклиста и той аварии? Да конечно, откуда им взяться? Я просто задремал на пляже, и мне приснился сон, — вязкий и тягучий, лишенный красок, страшный и нелепый. Я проснулся, точно.

А то, что в ночном небе дырка — так всякое бывает.

— Расскажи что-нибудь, чудо, — попросил я Димку.

Он приподнялся на локте, поглядел на меня.

— Чего рассказать-то?

— Ну не знаю... Что тебе, рассказать, что ли, нечего?

— Та ну, — засмущался почему-то Димка, отвел взгляд и снова набрал в ладошку песка. — Пошли лучше купаться.

Я поглядел на черные волны Днепра. И с тоской понял, что все-таки меня и Димку, наш маленький мирок, отделяет от воды пропасть почти в десять лет. Все-таки эти годы были, не приснились мне.

Песок медленным потоком сыпался из маленькой руки.

— Куда тут купаться. Зима на дворе.

Он весело посмотрел мне в глаза, улыбнулся.

Мечтательно улыбнулся, и задорно одновременно.

— А давай как будто лето!

— А давай, — тут же согласился я.

В конце концов, какого черта? Только для нас сейчас светит солнце, и больше вокруг никого нет, кроме нас.

Димка уже плескался в черной воде, выныривая, отфыркиваясь и смахивая с волос падающий снег. Я пропустил тот момент, когда он вышел из неровного круга, пересек границу лета и вышел в февральскую стужу. Но у февраля не было над ним власти, даже несмотря на то, что Димка был на его территории.

— Давай сюда! — крикнул он, — не бойся. Вода — самое оно!

На секунду мне стало страшно, когда Димка с головой ушел в черную пучину воды. Показалось, что он не вынырнет, что я снова его потеряю. Но он появился на поверхности, довольный и счастливый.

Захотелось курить.

Я медленно стянул футболку, расстегнул джинсы, снял их и бросил всю одежду в кучу. Рядом поставил ботинки. Иллюзорное солнце припекало совсем по-настоящему.

Значит, — оно настоящее.

Так же медленно, пытаясь унять бушующий в голове бессвязный поток мыслей, я пошел к воде. Шаг за шагом я приближался к границе летнего дня и мерзлой ночи, веселого, полного надежд прошлого и черного ледяного настоящего, и пытался уговорить себя, что пересечение этой границы не обрушится на голого меня всей своей пронизывающей стужей, в которой я жил все это время. К хорошему привыкаешь быстро, мгновенно, а отвыкаешь очень тяжело. Граница неровным краем едва касалась воды. За ней был холодный зимний Днепр.

Последний шаг я так и смог заставить себя сделать.

Даже самая теплая река с непривычки кажется холодной.

— Серый, ну чего ты?

И потому в реку очень тяжело заходить постепенно.

— Сейчас, погоди!

Поэтому обычно в нее залетают с разбега.

Я решился. Отошел назад и, словно на последний штурм, рванул вперед. И, оттолкнувшись на самой границе света и тьмы, вывалился из коряво, но старательно вырезанного в небе лета. В этот момент я изо всех сил зажмурился.