В служебной «девятке» зашуршала рация. Парень должен был ответить и сообщить о бое. Но не мог сделать ни шагу — ноги стали какими-то пустыми и безжизненными.

Это было его седьмое дежурство.

И это был его дядя.

Али через раскрытое окно тоже услышал выстрелы, потом взрыв и, обернувшись, увидел дым и пламя. Марат уменьшил скорость, ожидая приказа.

— Поехали вперед, — бросил Али.

— А как же… — начал было Марат, но Али оборвал его:

— У нас другие дела.

И надолго замолчал.

Как это было некстати! Только, казалось, все стало налаживаться — и на тебе! И где взять других бойцов?

«Ладно, сначала надо найти Скрепера, а там видно будет», — подвел итог Али.

Перед Казанью Ефим с Доком, как это частенько с ними бывало, подзадержались. Впрочем, никто и не волновался: мужики предупредили авангард по рации. Не сказали по просьбе Дока только причину.

А причина была максимально нестандартная, и началась она километров через сто после Чебоксар, недалеко от Цивильска.

Есть там такое симпатичное местечко, в котором, похоже, все граждане поголовно вяжут изделия из козьего пуха.

Береславский не раз гонял в Казань и уже знал дорожные достопримечательности. Вот и теперь он предложил Доку остановиться и прикупить тому действительно шикарных козьих носков.

Док пробурчал нечто суровое, но примирительное. Собственно, в этом и состояла цель предложения Ефима.

По большому счету, они и не ссорились, просто так вышло, что получасом раньше Береславский, которому изрядно поднадоел храп сзади, пусть даже и мелодичный, предложил Доку проснуться и пересесть на переднее сиденье. Тот с удовольствием согласился, о чем уже очень скоро сильно пожалел. Дело в том, что Ефим снова проявил чудеса гуманизма, теперь спасая неосторожную кошку, однако на этот раз не объездным маневром, а экстренным торможением.

В итоге кошка отделалась легким испугом.

А Док — тяжелым.

Впрочем, один лишь испуг он бы простил быстрее. Если бы, кроме испуга, не возникло легкой трещины на лобовом стекле и соответственно немалой шишки на лбу Дока, который снова забыл пристегнуться. У потерпевшего, к счастью, не наблюдалось ни сотрясения, ни особой боли — стекло попалось явно не лучшего качества.

Но конечно, Ефиму не надо было ржать после такого почти трагического события. Да разве в подобных случаях себе прикажешь? Это ж рефлекс.

И еще он вдруг некстати подумал, что в первый же ездовой день трещины появились на лобовых стеклах всех пяти машин. Но только у одной из них трещина пошла не снаружи, а изнутри, и причиной дефекта был не дорожный камень, а голова, отягощенная высшим образованием.

А что у Ефима на уме, то у него же и на языке. Причем сразу.

Короче, Док обиделся. Даже снова перелез на заднее сиденье и там затаился, скорбно сопя.

Поэтому козьи носки должны были вернуть чистую мужскую дружбу, столь коварно поруганную бесчувственным Береславским.

Местные бабушки не обманули ожидания миротворца Ефима. Носки были чудесны: нежные на ощупь, мягкие, легкие и — это чувствовалось даже в не прохладном чувашском июле — безмерно теплые. То, что надо для Дока, любителя зимних видов спорта.

— Просто супер! — фальшиво восхищался, подливая масло в огонь покупательского ажиотажа, Береславский. Ему-то было наплевать на качество любой спортивной одежды, потому что спортом Ефим не занимался никогда в жизни. Да и качество одежды вообще как жизненной категории его тоже не слишком интересовало.

Другое дело — Док. Он выбирал носки сурово и придирчиво, мял их между пальцев, растягивал и сжимал, смотрел на просвет и даже почему-то нюхал.

И так — на каждой остановке. Потому что, боясь пропустить истинную ценность, Док просил тормознуть около каждой из бабушек, стоявших вдоль дороги у нехитрого приспособления из палок, заменявшего им витрину.

Бабушки стояли через пятьдесят-сто метров друг от друга, и их было много.

Но Ефим не роптал, понимая, что, оборжав такую огроменную шишку на лбу товарища, теперь тоже должен чем-то пожертвовать.

Как известно, лучшее — враг хорошего. Вот почему Док, объехав, осмотрев и обнюхав все предложения, вынужден был теперь довольствоваться последней бабушкой: к предыдущим Ефим наотрез отказался возвращаться, так как еще в Москве поклялся страшной клятвой не разворачиваться до Владивостока.