Девочка, серьезным голосом, пытаясь говорить медленно и громче, диктовала:

— Пятое… апреля… тысяча… девятьсот… семидесятого года.

Женщина-тренер, перестав записывать, серьезно смотрела на Катю, потом также неожиданно опять начала быстро дописывать и, уже не поднимая на девочку головы, спросила:

— Номер телефона домашнего и как маму зовут?

Катя послушно продиктовала и услышала в ответ:

— В пятницу к трем на тренировку приходи.

Катя почувствовала, как где-то в груди от радости забили едва слышно невесомыми крылышками разноцветные бабочки, и только смогла прошептать:

— Спасибо большое.

Женщина улыбнулась как-то грустно, Катя подумала — от усталости.

— Не за что. Меня Тамара Андреевна зовут, до пятницы, Катя Невзорова.

Девочка весело побежала, перебирая своими маленькими тонкими ножками, вниз по лестнице, а женщина смотрела ей вслед, забыв о еще полусотне ожидающих ее решения их судьбы.

В дверь постучали и Катя вернулась в год и день нынешний:

— Да…

Мама, осторожно приоткрыв дверь и только заглянув в комнату, обеспокоено спросила:

— Катенька, почему ты не ложишься? Поздно уже…

— Не волнуйся, мам, я ложусь, — она встала и пошла к шкафу раздеваться, чтобы побыстрее отделаться от мамы и продолжить свои путешествия по дорожкам годовой давности. — Спокойной ночи!

Мама, подойдя к девочке и поцеловав ее, пожелала ей приятных снов и, выходя, обернулась. Катя не видела жалости на мамином лице, но знала, что выражение это, с которым люди обычно смотрят на умирающих или со сломанными лапками маленьких котят, присутствовало на лице ее всегда — с того самого вечера.

Катя улеглась в мягкую теплую постель и, обняв старого медвежонка, оказалась в тяжелых объятиях того вечера, когда мама, заплаканная, ворвалась к ней в комнату:

— Катя, пойдем, нам нужно поговорить, — мама требовательно смотрела на дочь до тех пор, пока та не поднялась, чтобы идти за ней.

Напуганная — Катя никогда не видела маму заплаканной или плачущей — она быстро перебрала в голове, что она могла наделать, но, не найдя ответа, решила, что случилось что-то другое, может быть — с кем-то из родственников.

Папа сидел на диване странный, уставившись в одну точку, и Катя испугалась совсем, больше всего на свете желая быть в эту минуту улиткой или черепашкой, чтобы можно было спрятать голову в прочный панцирь, из которого не только нельзя ничего видеть, но, если не хочешь, — можешь и ничего не слышать. А еще лучше — мидией — захлопнуть ракушку — и ничего страшного уже не случиться. Папа, все также глядя куда-то в даль, которой не было, по причине наличия стены комнаты напротив него, очень тихо сказал, прервав внезапные веселые мысли Кати о дали и стене:

— Кать, сядь. Тамара Андреевна, тренер твой в новой секции, с мамой встречалась сегодня, — он посмотрел в ставшие еще больше от удивления глаза дочери и, отведя — почему-то виновато — свои, продолжил: — Она долгое время была женой врача, профессора какого-то, так вот, она советует показать тебя врачам, по поводу твоего роста.

Катя, не понимая родителей, напугавших ее такой ерундой, нахмурив брови, поворачивалась то к маме, то к отцу:

— Вот почему вы перепугались! Я везде и всегда самой маленькой была, что от этого, умирают? Врачей даже таких не существует, — сверкая сузившимися от злости глазами, девочка уже собралась повернуться и уйти к себе в комнату, когда отец продолжил:

— Кать, сядь, пожалуйста… Понимаешь, она сказала, что ее бывший муж занимался генетическими заболеваниями, — это когда…

— Пап, пожалуйста, без науки — попонятнее, — Катя уже просто безразлично смотрела на папу, желая только, чтобы скучный разговор закончился.

— Хорошо. Катя, Тамара Андреевна говорит, что у тебя может быть заболевание, связанное с ростом, что нужно проверить тебя и… — он остановился, не зная как закончить фразу, но, увидев глаза дочери, решил не мучить ее и просто сказать, как получиться, но прямо, без петель: — Катюш, если врачи найдут у тебя эту болезнь — конечно, от нее не умирают, — ты больше не вырастешь, — он хотел добавить что-то еще, но увидев ужас на лице дочери, уже не мог даже думать.

Катя, лежа в кровати, сильнее прижала к груди маленького медвежонка, вспомнив тот первый страх, охвативший ее — иголки, которые впивались очень больно в спину, и одну, только одну мысль, от которой слезы полились тогда из глаз сами: мысль, что она — лилипутка, каких она видела где-то когда-то — с курносым носом, слишком коротенькими ручками-ножками, переваливающаяся при ходьбе, как уточка. Уже ничего не видя перед собой, она побежала тогда к себе в комнату, взлетела на стул, стоявший перед зеркалом и, стоя во весь рост, сквозь слезы, пыталась рассмотреть себя. Но со стены смотрела плачущая худенькая девочка с обычным носом и нормальными конечностями. Вытерев слезы, Катя вернулась к родителям: