Сережа видел Диму в учебном здании, целый день окруженного одноклассниками и студентами из других классов, болтающего и смеющегося со всеми подряд, и очень удивился, когда, вернувшись в комнату, застал соседа там:

— Привет, а ты что здесь сидишь, настроение потерял? — Сережа улыбаясь, сел на кровать, напротив Димы.

— Нет, не потерял. С тобой будем знакомиться? Кто первый?

Сергей нахмурил брови, пытаясь понять вопрос, но все же переспросил:

— Что — первый?

— Рассказывать о себе кто первым будет — ты или я? — при этом он уже рылся в оставшейся не распакованной сумке и, выудив оттуда огромную шоколадку «Тоблерон», распечатал ее, разломал на невероятное количество кусков и, только положив ее на стоявшую между кроватями тумбочку, уставился вопросительно на Сережу.

— Ладно, давай ты первый, — Сережа ответил, не понимая, какая разница, кто начнет, просто потому, что не хотел заставлять Диму ждать.

Они проболтали о своих не таких длинных — Диме было шестнадцать — жизнях до поздней ночи, съев все сладкие запасы, и уже лежа в постели, Дима поднявшись на локте спросил:

— Слушай, гном, только не обижайся, я спросить хотел — а почему ты такой маленький? У тебя лицо же не карлика, они же, знаешь, курносые такие, чудные, неуклюжие. А у тебя — плечи широченные и ходишь ты нормально, — он смотрел на Сережу не весело, а серьезно и ждал ответа, и Сергей, подумавший сначала отшутиться, решил сказать Диме правду. Выслушав Сережу, опираясь на локоть и не пошевелившись, пока тот не закончил, Дима откинулся на подушку, и только через несколько минут, решивший, что друг заснул, Сережа услышал его голос:

— Не могу понять, как ты пережил вообще это, и живешь с этим… Я бы не смог, скажи мне кто-нибудь, ну, конечно, когда я поменьше ростом был, что я таким останусь.

— Дим, а вот скажи мне, — Сережа миллион раз хотел задать этот вопрос и родителям и всем людям, с которыми встречался за эти два последних года, но решился на это только сейчас, зная, что новый друг не будет переводить тему на другую, не будет врать, а просто попытается ответить, — у тебя рост аж сто девяносто шесть — в твои шестнадцать. То есть, расти ты еще будешь, и никто на тебя пальцем не показывает, хоть ты Эйфелевой башней светишься и в коридорах и на улицах. Все считают, что это хорошо. И никому в голову не приходит подумать, что из-за того, что ты — длинный такой, ты никогда не найдешь работу. Ну, конечно, только если двери маленькие будут — не возьмут. Девушки тоже тебя обожают, хоть им и лестницу за собой таскать придется. Но никто никогда не смотрел и не будет смотреть на тебя как на больного калеку. А если кто-то как я — с нормальным лицом и телом, но маленького роста, то вся жизнь для меня просто закрыта? — он замолчал, испугавшись вдруг, что Дима заснул, а ему очень хотелось услышать, наконец, хоть какой-то ответ на мучивший его эти два года вопрос.

— Гном, откуда же я знаю? Ты вспомни всю историю этого человечества — всегда люди боялись не похожих на остальную толпу, сжигали их и все такое… Высоких все-таки больше, чем, уж извини, с ростом как у тебя. Значит из толпы выпадаешь ты, значит бояться будут тебя. По каким уж причинам — извини, может лет через десять поумнее и серьезнее стану, смогу ответить. Но вот что уже сейчас наверняка могу тебе сказать — ты, гном, хоть в сто раз меня умнее, талантливее, жизнь у тебя будет в тысячу раз сложнее моей, — он помолчал и уже немного веселее добавил:

— Давай спать, мы теперь вместе, на много лет, что-нибудь придумаем! Мир, конечно, нам с тобой менять не по карману, но отгородиться от его плохой стороны можно попробовать.

Подскочив, как мячик и в секунду сев на кровати, Сережа уставился в темноте на Димин силуэт:

— Дим, мы что, друзья теперь? — в голосе его было столько удивления, что Дима тоже сел:

— Конечно, а что тут плохого?

— Дим, а тебе не тяжело будет с карликом в друзьях быть — появляться везде?

— Гном, ты что, какая мне разница: мой друг метр двадцать или Гулливер? Друг просто другом должен быть — это же просто. Все, давай спать, завтра договорим, а то заснем в классах.

— Спокойной ночи, Дим, — Сергей уже через пару минут понял, что Дима заснул, и долго лежал, глядя в белый потолок, пытаясь понять, почему собственные его родители стеснялись и стыдились его, а шестнадцатилетний Дима даже почти возмутился, услышав его вопрос. И только к утру, проваливаясь медленно в мир сна, он понял, что стыдились они не его, а себя самих, у которых по каким-то причинам родился карлик.

Двое молодых людей, вышедших из дверей Шереметьево-2 и во все глаза пытавшихся что-то увидеть, с восторгом оглядываясь вокруг, представляли собой — вместе — весьма странную пару: один — очень маленький, почти карлик, со светло-русыми волосами, большими темно-серыми глазами в обрамлении темных бровей, широкими плечами и сильными руками, и второй — немыслимо высокий, тонкий по всей фигуре, темноволосый и синеглазый. Каждый из них, отдельно от другого, был красив по-своему, но один был слишком мал, другой — слишком высок, и «бомбилы» у входа, пытающиеся зацепить клиентов, прервали разговоры, уставившись на странных молодых людей. Те же, не замечая множества пар глаз, направленных на них, остановились, и высокий вдруг радостно и громко крикнул:

— Гном, вон же он, пойдем скорее, — и они быстро двинулись в направлении старенького «Москвича», рядом с которым стоял совсем пожилой мужчина с выправкой явно солдатской, уже заметивший молодых людей, но даже — демонстративно — не пошевелившийся.

Болтая о предстоящих летних каникулах два месяца назад, Дима рассказал Сергею, что этим летом обязательно должен слетать в Москву — к деду, которого не видел пару лет, и который — хоть и строгий, как положено генералу в отставке и ветерану войны, но единственный в его семье, кому есть до него, Димки, дело, и с которым он может говорить и которого любит. Сережа сказал, что останется в колледже, потому как не хочет смущать уже привыкших жить без него — не оправдываясь и не объясняя никому, «что это с их мальчиком», — родителей своим присутствием, на что друг, неожиданно для Сергея, но так, словно ничего особенного в его словах не было, предложил: