Уверял он, что потерпел это ради Бога.

Он был бичуем, а для меня был победоносцем.

Если это тяжкий грех, то знаю, что много раз и во многом

Погрешал я подобным образом. Простите же меня, судьи,

За это доброе прегрешение.

Он был злейшим человеком, а я считал его добрым.

Или сказать нечто более смелое?

Вот отдаю мой не умеющий соображаться со временем и говорливый язык.

Кто хочет, пусть немилосердно отсечет его. [171]

Максиму пришлось с позором удалиться из Константинополя. Он, однако не считал себя окончательно побежденным и отправился в Фессалоники, надеясь добиться утверждения своей хиротонии императором Феодосием. Однако государь встал на сторону Григория, и Максим уехал ни с чем. Вероятно, Максим не ограничился устными выступлениями против Григория, но и писал что-то по его поводу, так как сохранился ответ Григория, выдержанный в таком же оскорбительном и уничижительном тоне:

Что это? Ты, Максим, смеешь писать?

Писать смеешь ты? Какое бесстыдство!

В этом ты превзошел и собак!

Всякий смел на все! Вот так времена!

Как грибы, вылезают из-под земли

Мудрецы, военачальники, благородные, епископы…

О невероятные и неслыханные новости!

Саул во пророках, Максим среди писателей!

Кто же теперь не пророк? Кто удержит свою руку?

У всех есть бумага, даже и у старух есть трость,

Чтобы говорить, писать, собирать вокруг себя толпу…

Ты пишешь! Но что и против кого, собака?

Пишешь против человека, которому по природе так же свойственно писать,

Как воде — течь, а огню — гореть;

Чтобы не сказать, что пишешь против того, кто ничем тебя не обидел,

Но наоборот был оскорблен тобою.

Какое безумие! Какая невежественная наглость..!

Впрочем, не предположить ли, что ты одно имел в виду –

А именно, что и оскорбляя, не будешь удостоен слова?

Только это и кажется мне в тебе мудрым.

Ибо кто, находясь в здравом уме, захочет связываться с собакой? [172]

Психологически объяснить неприязнь Григория к Максиму было бы нетрудно: он был слишком глубоко оскорблен, унижен и обесчещен, чтобы быстро забыть о предательстве философа. Если же мы хотим дать объяснение этому феномену с христианской точки зрения, следует, очевидно, сделать различие между прощением врага как человека и его обличением для предостережения других. Воспитанный на Священном Писании, Григорий достаточно хорошо знал о том, что от христианина требуется прощение обидчиков. Тем не менее он решается написать столько оскорбительных слов в адрес Максима и, более того, включить их в корпус своих сочинений. [173] Решаясь на то, чтобы увековечить свое отношение к Максиму, Григорий, очевидно, был уверен, что вся эта история послужит назидательным примером потомству и что, читая строки, посвященные Максиму, всякий встанет на сторону Григория и осудит в лице Максима лицемерие, неверность и предательство.

Григорий, по–видимому, рассматривал всю свою жизнь как нравственный урок, вернее — как сумму нравственных уроков, из которых читатель может извлечь пользу: именно поэтому он так много писал о своей жизни. Из своих занятий риторикой Григорий хорошо усвоил, что всякий литературный персонаж и всякий совершенный им поступок относится либо к области добродетели, либо к области порока, и может оцениваться либо положительно, либо отрицательно. Именно так, в черно–белых тонах, воспринимала мир античная литература и риторика: так же, по–видимому, воспринимал жизнь Григорий Богослов. Все его герои, как правило, бывают или положительными, или отрицательными: к числу первых относятся Григорий Назианзен–старший и Нонна, Кесарий и Горгония, Киприан Карфагенский и Афанасий Александрийский, Василий Великий и философ Ирон; к числу последних — Юлиан Отступник и Максим–циник. Создавая отрицательный персонаж, Григорий не скупился на краски, так как был уверен, что его рассказ об этом лице будет иметь нравственную значимость для потомства. В заключительной части нашей работы мы будем отдельно говорить о портретах, созданных Григорием Богословом.

После истории с Максимом–циником Григорий в очередной раз собрался уходить на покой. Во время богослужения в храме Анастасии он объявил о своем намерении народу, чем вызвал настоящую бурю: все требовали, чтобы он остался, так как в нем видели твердого защитника Православия. Григорий согласился только после того, как услышал крик из толпы:"Вместе с собой ты уводишь Троицу" ". Имя Святой Троицы всегда вызывало особые чувства в сердце Григория: он сразу же пообещал остаться, но только до созыва Вселенского Собора. [174]

Вскоре он уехал в деревню, чтобы собраться с силами и мыслями. Вернувшись, он произнес Слово 26–е, в котором упомянул о" "собаках" ", ставших пастырями, и призвал тех из раскольников, которые не совсем потеряли совесть, покаяться перед Богом и вернуться в церковь. [175] Слово 26–е — одно из самых поэтичных в литературном наследии Григория: в нем много автобиографических деталей, проливающих свет на его личность. Григорий, в частности, говорит о том, почему ему необходимо время от времени прерывать свою публичную деятельность и удаляться в уединение: