Знаю и огонь не очистительный, но карающий — или Содомский, который на всех грешников одождит Господь.., или уготованный диаволу и ангелам его, [1383] или тот, который идет пред лицом Господа и вокруг попаляет врагов Его, [1384] и — что ужаснее всего этого — действует вместе с червем неусыпающим, [1385] неугасим и увековечен (diaionizon) для злых. Ибо все это показывает силу истребляющую, если, впрочем, и об этом не угодно будет думать более человеколюбиво и достойно Того, Кто карает. [1386]

Говоря о более человеколюбивом понимании, Григорий, очевидно, имел в виду таких авторов, как его друг св. Григорий Нисский, в лице которого нашло своего защитника учение об очистительной природе адского огня. [1387] По мнению епископа Нисского, адские мучения существуют для того, чтобы в их огне душа человека очищалась от скверны греха: пройдя через" "крещение огнем" ", души грешников становятся способными принять участие во всеобщем восстановлении, когда все — не только люди, но и демоны во главе с диаволом — вернутся в свое первоначальное безгрешное и блаженное состояние. Идея всеобщего восстановления (apokatastasis), которая была весьма дорога Григорию Нисскому, [1388] основывается на учении апостола Павла о том, что, после всеобщего воскресения, низложения всех врагов Божиих и окончательного истребления смерти Христом, все покорится Богу и" "будет Бог все во всем" ". [1389] Сам же термин" "восстановление всего" "(apokatastasis panton) заимствован из книги Деяний апостольких. [1390]

В" "Словах о богословии" "Григорий прямо говорит о конечном" "восстановлении" ", когда люди достигнут состояния всецелого обожения и уподобления Богу:

Будет же Бог все во всем [1391] во время восстановления (apokatastaseos).., [1392] когда мы, которые сейчас, по причине движений и страстей, или вовсе не носим в себе Бога, или носим лишь в малой степени, сделаемся всецело богоподобными, вмещающими всецелого Бога и только Его. Вот совершенство, к которому мы спешим. О нем и сам Павел говорит нам… В каких же словах? — Где нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, ни варвара, ни скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. [1393]

Таким образом, Григорий Богослов, как кажется, единодушен с Григорием Нисским. Впрочем, в отличие от последнего, он никогда не доводит эсхатологические прозрения до их логического конца: эсхатология для него — область вопросов, а не ответов, область догадок, а не утверждений."Восстановление всего" "для Григория — предмет надежды, а не догмат веры. Григорий не отрицает вечности мучений, но не отрицает и возможности всеобщего спасения: и первое, и второе остаются для него под вопросом. Говоря о воскресении мертвых, Григорий спрашивает:"Все ли впоследствии встретят Бога?" [1394] И оставляет вопрос без ответа. Эсхатологическое обожение человечества является одной из многочисленных тайн христианской веры, находящихся за пределами рационального познания.

Небесное Царство, которого удостоятся праведники после всеобщего воскресения, представляется Григорию прежде всего царством света, где люди, избавившись от превратностей земной жизни, будут ликовать,"как малые светы вокруг великого Света" ". [1395] Это то царство,"где жилище всех веселящихся и поющих непрерывную песнь, где голос празднующих и голос радости, где совершеннейшее и чистейшее озарение Божества, которое ныне мы принимаем лишь в загадках и тенях" ". [1396] В этом Царстве происходит окончательное воссоединение человека с Богом, приобщение Божественному свету, восстановление и обожение всецелого человеческого естества.

Рассмотрением темы обожения можно было бы закончить анализ богословия и мистицизма св. Григория.

Есть, однако, еще один пласт в его богословском творчестве, который заслуживает отдельного исследования: это Слова, посвященные тем, кого он счел необходимым увековечить — древним святым, родителям, родственникам, друзьям, врагам. У Григория был особый дар — изображать людей при помощи слов. Он написал несколько ярких словесных портретов как своих современников, так и святых предшествующего периода.

Мы сознательно оставили рассмотрение этих портретов до настоящего момента, так как их значение становится понятным только в свете всей системы богословских взглядов Григория. Среди сочинений Григория нет простых жизнеописаний, нет и чего-либо подобного житиям святых. Создавая образ того или иного человека, Григорий вкладывал в него те богословские и нравственные идеи, которые ему самому были дороги; портрет человека становился своего рода иллюстрацией к этим идеям, доказательством того, что они — не абстракция, но реальность, воплощенная в жизни конкретного индивидуума. Каждый из героев Григория — прежде всего олицетворение той или иной богословской концепции, развитию которой подчинен весь сюжет. Афанасий, например, — образец истинного епископа, борца за православие, исповедника никейской веры; Кесарий — образец государственного деятеля; Горгония — образец женщины–христианки; Ирон — образец христианского философа. Напротив, Юлиан олицетворяет идею отступничества и предательства, а Максим–циник являет собой образ лже–философа. От словесной иконы (Афанасий, Киприан) до карикатуры (Юлиан, Максим) - таков спектр портретного дарования Григория Богослова.

В настоящей главе мы рассмотрим похвальные, приветственные и надгробные Слова св. Григория. Будут рассмотрены также его обличительные сочинения. Мы завершим книгу подробным анализом Надгробного Слова Василию Великому, в котором сконцентрированы все главные богословские и нравственные идеи Григория Богослова.

Сюжетом Слова 15–го [1397] стал подвиг мучеников Маккавеев, память которых совершается в Восточной Церкви 1 августа. Слово произнесено, вероятно, 1 августа 362 г., [1398] когда Григорий только начинал свое священническое служение, а у власти в Восточно–Римской империи находился император–отступник Юлиан. За полтора месяца до этого, 17 июня 362 г., он опубликовал свой знаменитый Эдикт об учителях, запрещавший христианским профессорам преподавание в университетах. Возможно, Слово 15–е является прямой реакцией на начатую Юлианом кампанию по дискредитации христианства и дискриминации христиан.