Напротив, идейные противники Афанасия в описании Григория приобретают вполне карикатурный облик. Арий, например, характеризуется как" "соименник безумия, который понес справедливое возмездие за необузданность языка, и умер в нечистом месте.., и расселось (чрево его), как у Иуды, [1450] за равное с ним предательство Слова" ". [1451] Юлиан Отступник, по словам Григория,"вознеистовствовал против Христа и извергнул из себя василиска нечестия, которого с давних пор носил в себе" ". [1452] Однако больше всех достается Георгию Каппадокийцу, который, согласно Григорию, не обладал ни одним из свойств, характерных для положительных героев — ни благородным происхождением, ни образованностью, ни приятной внешностью, ни благочестием:

(Это было) какое-то каппадокийское чудище.., худое родом и еще худшее разумом, не вполне свободное, но смешанное, подобно тому, как мы знаем о мулах: он начал с того, что прислуживал за чужим столом как некий раб, продавшийся за кусок хлеба, наученный делать и говорить все ради (насыщения) чрева; наконец, он достиг общественной службы, но получил в ней самое последнее место хранителя свиного мяса, которым питается войско, но потом употребил доверие во зло и жил ради чрева; когда же не осталось у него ничего, кроме собственного тела, он замышляет бегство и, переходя из одной страны в другую, из одного города в другой, в конце концов, к общему вреду Церкви, подобно какой-то египетской язве, достигает Александрии. Здесь кончаются его скитания и начинается злодейство. И хотя он не имел никаких достоинств, был непричастен свободной словесности, не был приятен в общении, не имел даже вида или пустой личины благочестия, однако же был страшнее всех в злодействах и в том, чтобы приводить дела в смятение. [1453]

Насколько достоверна информация о жизни Георгия Каппадокийца до его прибытия в Александрию, мы не беремся судить. Известно, что он был учителем Юлиана Отступника, который его не любил: когда Георгий был убит разъяренными александрийцами, разрубившими его тело на куски, Юлиан отметил, что, пожалуй, этот человек заслуживал даже худшей участи; впрочем, Юлиан подчеркнул, что ему стыдно за людей, решившихся на такое убийство. [1454] Последующие историки возложат вину за убийство Георгия на язычников, [1455] однако Григорий Богослов, как кажется, склонен был видеть в этом дело рук христиан:

…Александрийская чернь… не выдержала необузданности этого человека и предала его злобу необычной смерти, а смерть отметила необычным надругательством. Вам известны и этот верблюд, и необычный груз, и новое возвышение, и первое и, думаю, единственное шествие, грозные и теперь для наглецов… [1456] Этот тайфун неправды, растлитель благочестия, предтеча диавола получает наказание, по–моему, не заслуживаюшее похвалы, ибо надо было смотреть не на то, что он должен был претерпеть, но на то, что нам надлежало делать… [1457]

Еще один прием, которым пользуется Григорий — сравнение Афанасия с его святыми предшественниками, занимавшими александрийский престол, [1458] а также с ветхозаветными праведниками. [1459] Григорий сравнивает Афанасия даже с самим Христом:"Для чего вам описывать этого человека? Павел… уже описал его, восхваляя Первосвященника великого, прошедшего небеса [1460]– да дерзнет и на это мое слово, ведь он называет христами живущих во Христе!". [1461] Торжественный въезд Афанасия в Александрию напоминает Григорию о входе Господнем в Иерусалим: Афанасий тоже въезжает в город на осленке, его тоже встречают дети и взрослые; только что не подстилают под ноги осла Афанасиева пальмовые ветви, во всем же остальном его вступление в город было" "образом (eikon) входа Христова" ". [1462]

В Похвальном Слове Афанасию нет систематического изложения христианской триадологии; есть лишь отдельные выпады против арианства. Впрочем, Григорий не забывает упомянуть о том, что, когда в среде сторонников никейского исповедания начались споры по поводу Божества Святого Духа, Афанасий направил императору исповедание веры с изложением православного учения о равенстве и единосущии Лиц Святой Троицы. [1463]

С богословской точки зрения представляют особый интерес рассуждения Григория по поводу латинской триадологической терминологии, содержащиеся в конце Похвального Слова. В ходе этих рассуждений Григорий высказывает несколько драгоценных идей по поводу догматических споров и схизм между различными Церквами:

Ибо как от почерпнутой воды отделяется не только то, что отделилось от руки, ее почерпнувшей, но и то, что вытекает сквозь пальцы из остающегося в руке, так и от нас отделяются (sxizetai) не только нечестивые, но и самые благочестивые, [1464] причем не только из-за догматов незначительных (peri dogmaton mikrown), [1465] которыми можно и пренебречь (parorasthai axion), — что было бы не так страшно, — но даже из-за выражений, имеющих один и тот же смысл. Когда мы благочестиво говорим об одной сущности и трех Ипостасях, — причем слово" "сущность" "указывает на природу Божества, а слово" "ипостась" " — на личные свойства Трех, — и когда итальянцы думают точно так же, но, по бедности своего языка и недостатку терминов, не могут отличить ипостаси от сущности и потому заменяют термин" "ипостаси" "термином" "лица" "(prosopa), тогда что получается? Нечто весьма смешное, или скорее плачевное. Суетный спор о звуках (he peri ton exon smikrologia) приняли за различие в вере! Потом уже у нас [1466] увидели в" "трех Лицах" "савеллианство, а в" "трех Ипостасях" "арианство. Вот до каких изобретений доводит любовь к спорам! Что же дальше? Все время прибавлялось что-нибудь огорчительное, — ведь любовь к спорам производит огорчения, — пока наконец не появилась опасность, что вместе со слогами разделятся концы вселенной. [1467] Итак, видя и слыша все это, тот блаженный (Афанасий).., кротко и человеколюбиво пригласив обе стороны и строго исследовав смысл выражений, поскольку нашел их единомысленными и ни в чем не отступающими от учения (Церкви), дозволил (употребление разных) терминов, соединив (обе стороны) в отношении к реальностям… Это (деяние) предпочтительнее многих бдений и возлежаний на голой земле, которые полезны только тем, кто их совершает. [1468]

Речь здесь идет об Александрийском Соборе 362 г., на котором был поднят вопрос о значении терминов" "ипостась" "и" "сущность" ". Собор не был попыткой примирить греческий Восток и латинский Запад: он состоял из восточных отцов, на нем обсуждались позиции греческих никейцев и греческих же омиусиан. [1469] Строгие никейцы были склонны говорить о Троице как одной Ипостаси, тогда как среди омиусиан употреблялась терминология трех Ипостасей в одном Божестве: для первых" "ипостась" "была синонимом" "сущности" ", для вторых — синонимом" "лица" "(prosopon). Вследствие различия в понимании термина" "ипостась" "никейцы воспринимали выражение" "три Ипостаси" "как три Божества, отличающиеся одно от другого по сущности, что звучало как скрытое арианство; омиусиане, напротив, считали, что в выражении" "одна Ипостась" "таится опасность савеллианства, то есть отождествления Личности (prosopon) Отца с Личностями Сына и Духа. [1470] Еще до Александрийского Собора западный епископ Иларий Пиктавийский предпринял попытку примирить никейцев с омиусианами; Александрийский Собор стал следующим шагом на пути к этому примирению; полное восстановление церковного единства наступило уже благодаря Великим Каппадокийцам, которые окончательно определили значение термина" "ипостась" "как личностного существования и синонима термина" "лицо" ". [1471] Что же касается латинского Запада, то лишь немногие богословы, подобные Иларию, который был знаком с греческой терминологией, могли вникнуть в суть спора о значении термина" "ипостась" ": поскольку и hypostasis, и prosopon переводились на латынь как persona, действительный смысл разногласий между никейцами и омиусианами ускользал от большинства западных богословов.