Я взглянул на сидевшего рядом с ним Димку, тот отвернулся в сторону и глядел куда-то в море. Сидевший против него Бичо мрачно нахмурился и грозно произнёс:

– Помалкивай!

Мой взгляд встретился с пленником. Какой у него был жалкий вид!

– Умоляю вас, отпустите. Сколько хотите за моё освобождение?

– Видно много награбил в своё время, — тихо произнес я, не спуская с него глаз.

Пленник понял, что ни просьбы, ни мольбы, никакие выкупы не изменят принятого нами решения. Он замолчал, и больше не произнёс ни слова.

Но вот ворота Ливадии. Они закрыты.

– Ермолай, Ермолаич!

Через секунду из будки выходит дворцовый — сторож и открывает ворота. На другом извозчике сидит дама и двое военных. Извозчики остановились у большого белого здания. Это — флигель 29.

– Вылезайте!

Хесман сошёл с извозчика и направился в дом. Его ввели в довольно просторную комнату, ярко залитую электрическим светом. Она поражала полным отсутствием какой бы то ни было обстановки. Не было ни стула, ни стола. В углу лишь стояла винтовка, а на полу разбросано было несколько шомполов. Это была комната — 8, ставшая с этого времени исторической комнатой!

Озиравшийся по сторонам арестованный видел собравшуюся компанию офицеров. Все они осматривали его и о чем-то шептались. Видно было, что кого-то ждали… Вскоре появились те, кого не хватало: ротмистр Скасырский и полковник Крат.

– На кой черт притащили эту бабу? Кто-нибудь, штаб-ротмистр Мейер, будьте добры, отвезите её обратно в город, — попросил Мейера комендант Ливадии, ротмистр Скасырский, а затем, обратившись к стоящему тут же полковнику Крату, спросил его:

– Господин полковник, разрешите допрашивать арестованного?

– Да, пожалуйста!

– Ваша фамилия — Хесман?

– Да.

– Обвиняетесь в том, что состояли председателем ялтинского революционного комитета, выносили смертные приговоры всем зверски замученным на Молу офицерам… Признаете себя в этом виновным?

Арестованный долго молчал, не произнося ни слова. Державший в руке шомпол полковник Крат подскочил и ударил им изо всей силы комиссара по лицу.

– Жидовская морда, будешь ты отвечать или особых приглашений ждёшь?

По побелевшему лицу текла кровь, но он молчал. Несколько минут шла безмолвная сцена; раздавался лишь хлёст шомполов, то об голову, то об спину или плечи комиссара. Слышались отдельные выкрики:

– Сволочь, негодяй, скотина! — и вслед за ними: "Ой, ой, ой!". Наконец виновный, потеряв силу, упал на пол и закричал:

– Пощадите!

– Масон! Жидомасон! Сознайся, что масон!

И острие штыка стало входить в мягкую часть ноги.

Кровь брызнула фонтаном, и комиссар начал кричать. Крики его раздавались по всему громадному зданию… Несколько офицеров не вытерпели этой сцены и криков пытаемого и, заткнув уши, поспешили выйти. Некоторые из офицеров даже пробовали оттянуть обезумевших в припадке злости Скасырского, Хомутова, Пилёнкина, но в ответ на них обрушилась брань:

– Убирайтесь вон, не мешайте! Эта сволочь могла втыкать братьям-офицерам в раны окурки папирос? И с ней ещё церемониться?

Штык влезал все глубже и глубже… Пытаемый орал из последних сил.

– Сознайся, что ты жидомасон!..

– Сознаюсь… — наконец не вытерпел и каким-то неистовым, скорее, похожим рёв какого-то зверя голосом закричал Хесман. Штык был засунут более, чем наполовину, и конец его выходил из-за ноги…

– Что за крики, — крикнул поручик Пилёнкин, и, схватил одну из рук пытаемого. У него нервы есть? Сукин сын! Я ему покажу нервы, нашего брата расстреливал, скотина! Подержи, Вонсяцкий, руку, — скотина, ревёт еще.

И вслед за тем иголки, одна за другой, были Пилёнкиным воткнуты под ноготь пытаемому. Он издал ещё несколько ужасных криков и потерял сознание.

Мне сделалось нехорошо, и я вышел. В ушах звенел его отчаянный крик. Полумёртвого его потащили в парк, к морю.

Спустя два дня море выкинуло у Ялты человеческий труп, весь изрезанный, исколотый. Лица невозможно было разобрать…

Начавшаяся ликвидация местного большевизма в Ялте группой офицеров, находящихся в Ливадии, взволновала всех, причастных к нему. Все, у кого только рыльце в пуху, поспешили куда-нибудь скрыться, спрятаться. Каждый день море выбрасывало по одному или несколько трупов у берегов Ялты. Каждую ночь исчезали люди из Ялты или её окрестностей и потом родственники исчезнувшего старались обнаружить его в утопленнике… Крайне левая газета "Прибой", издававшаяся в Севастополе (так называемая "рабочая газета", орган Севастопольского и Крымского областного комитета РСДРП, годы издания 1918-19-й — прим. ред.), на первых же страницах помещала громадные статьи, озаглавленные крупными буквами: "Белые дни", "Белый террор"! Газета возмущалась поведением офицеров и требовала правосудия. В особенности она пришла в негодование, получив известие, что небольшой группой офицеров под предводительством какого-то "ротмистра Скасырского" был произведён разгром редакции небольшой левой газеты, издававшейся в Ялте под названием "Наша газета", за помещение статьи, направленной против "контрреволюционного офицерства".

Пришедшие офицеры явились с целью арестовать редактора. К счастью для него, его не оказалось. Офицерами были испорчены печатные станки и сожжены все газеты.

В ответ на все зверства, чинимые большевиками, было отвечено соответствующим им террором.

Между тем, небольшая большевистская организация, скрывавшаяся в Ялте, решила ответить офицерам тем же… Ими были намечены офицеры, участвующие в арестах их товарищей, подлежавших ликвидации. Была устроена слежка за офицерами. Не трудно было за ними у Раввэ. Сидели обыкновенно до одиннадцати, а затем отправились в Ливадию, либо в "Таверну". В один из таких вечеров, семнадцатого декабря, компания офицеров возвращалась к себе в Ливадию. Далеко впереди шли двое: корнет Крыштовович второй и юнкер Вонсяцкий.