Правда, в конце минувшей зимы случилось мне писать для одного небольшого журнала. Был в этом журнале зануда-редактор, и была у редактора секретарша Лена. В общем, когда я понял, что ситуация выходит из-под контроля, было уже поздно.

Пить Лена любила, но не умела. То есть абсолютно. В каждый свой приезд ко мне Лена напивалась до чертиков и потом, пребывая в состоянии алкогольного транса, так голосила в постели, что соседи несколько раз порывались вызвать милицию. Решив, что меня здесь пытают утюгом и испанским сапогом одновременно. Кроме того, Лена выкидывала в постели такие коленца, которые и в самом кошмарном сне не видывал ни один порнорежиссер мира. Ей что — с утра она никогда ничего не помнила. А каково мне? Я, между прочим, как бы пьян ни был, ничего не забываю. Иногда, бреясь по утрам, я стеснялся посмотреть в глаза собственному отражению. В общем, с Леной у меня тоже не срослось.

Но главное — были все эти мои истории скучны. Скучны до боли зубовной. Да, я болтался со своими дамами сердца по найт-клабам, пил с ними виски и «Бейлиз», водил в лучшие рестораны города. В один из дней мы с Леной умудрились последовательно поесть мяса крокодила в «Афродите» на Невском, отведать плова с анашой в «Синдбаде» на Васильевском острове и под конец в «Кукараче» на набережной Фонтанки вытрескать бутылку мексиканской кактусовой водки «Пепе Лопес» с лежащей на дне личинкой гусеницы. Правда, по своей насыщенности этот денек был все же не вполне обычным даже для меня.

Я дрался из-за них, этих своих дам, я брал их с собой на интервью, когда в город наезжали импортные звезды, а с той, первой, грудастой девицей я как-то занимался любовью прямо на «чертовом колесе» в луна-парке. Ночью, пьяный, под проливным дождем. Причем «колесо» я запустил самостоятельно, и когда приехала милиция, то еле уболтал заспанных сержантов, чтобы они не забирали нас в отделение. Уболтать их удалось лишь после того, как я показал им свое удостоверение и оказалось, что стражи порядка время от времени почитывают мои репортажи.

И все равно было мне с ними скучно. Беспросветно серо и тоскливо. И ничего, кроме облегчения, не испытывал я в тот момент, когда эти романы подходили к своему естественному финалу.

А теперь все было иначе. Еще в ту первую утреннюю минуту, когда, открыв глаза, я увидел, что на груди у меня лежит белокурая девичья голова, я понял — теперь все будет совершенно иначе. Я чувствовал себя так, словно за окном и в самом деле был апрель или — бери выше! — май и повсюду цветет сирень, а просыпаюсь я оттого, что солнце, зараза, слепит сквозь шторы глаза и раскаляет воздух в квартире так, что нечем дышать и сразу хочется в душ.

Я почувствовал, что сигарета дотлела до фильтра и теперь обжигает мне пальцы. И только тут я расслышал: в дверь кто-то звонит.

Задумавшись, я, похоже, полностью выключился из происходящего. А звонили, судя по всему, уже не в первый раз, потому что трель получилась затяжной и настойчивой. Словно пришел кто-то, кого я жду, а ему, долгожданному, не открывают. «Тьфу ты», — сказал я, бросил окурок в пепельницу и пошлепал в прихожую.

Вопреки постоянным рекомендациям органов, компетентных в этих вопросах, никогда, прежде чем открыть дверь, я не спрашиваю «Кто там?». Хотя при моей профессии это было бы, наверное, совсем не лишним. Однако каждый раз я просто забываю это сделать. Возможно, дело здесь в том, что я прекрасно знаю — брать в квартире нечего. А может быть, сказывается недостаток практики. Если кто ко мне иногда и заходит, так это Леша Осокин. С обязательным длинноногим созданием и вопросом: «Старик, а можно мы у тебя переночуем?» Как правило, создание оказывается начинающей спортсменочкой, которой бессовестный Осокин пообещал фото на первой полосе. Иногда мне удается убедить девушек в том, что пресса всегда врет.

Я открыл дверь. Это был не Осокин. Совсем не Осокин. На площадке стоял майор госбезопасности Владимир Федорович Борисов. В традиционном пиджаке и до блеска начищенных ботинках. Вот уж кого не ожидал.

Смерив меня недружелюбным взглядом, он сказал:

— Здравствуйте, Илья Юрьевич. Можно к вам? Я по делу.

— Что-то случилось? — спросил я. Ни малейшего желания портить себе утро беседой с майором у меня не было. Но я понимал — разговаривать придется в любом случае.

— Случилось, — кивнул он. — И серьезное.

16

Лужи… Лужи… Лужи… Повсюду только лужи…

Вода сверху, вода снизу. Мокрое небо извергало на мокрую землю целые океаны воды, и человеку не было места в этом вымокшем скользком мире. Выжить здесь мог бы разве что Ихтиандр, но я Ихтиандром не был. «Я не Ихтиандр, — зло прошипел я, неизвестно к кому обращаясь. — Я, мать вашу, живой… Живой, ясно?!»

Весь день дождь лил совершенно остервенело. Так, словно торопился взять реванш за утреннюю паузу. За то утро, когда мне вдруг показалось, что я увидел просвет и сквозь тучи на меня глянуло солнце.

Я шагал прямо по лужам. Брызгая себе на плащ и временами на плащи и куртки редких прохожих. Те не рисковали связываться. Было, наверное, во мне что-то такое, что подсказывало благоразумным прохожим: проще и безопаснее не обращать внимания и идти себе дальше. Целее будут. Грань, отделяющая простое подпитие от состояния, близкого к свинскому, была форсирована мною еще несколько часов назад, но остановиться я уже не мог. Да честно сказать, не очень-то и хотел.

Помнится, напиваться я начал еще утром, сразу после того, как из квартиры вышел майор Борисов. Надел плащ, обулся и вышел из дому. Как автомат — ни единой мысли в голове, большая сосущая пустота в груди. Перешел дорогу, купил в магазинчике бутылку водки, вернулся домой и выпил ее всю. Из горлышка, не снимая плаща. Не морщась и не закусывая. Как воду. Или, вернее, как лекарство. Лекарство от жизни, которая обманула меня как раз тогда, когда я — может быть, впервые за много лет — ей безоговорочно поверил. И это было только начало.