Что, черт подери, творится с этим миром? Кто сошел с ума — я или он? Научные исследования, блин! Раньше это называлось иначе. Я инстинктивно потянулся за сигаретами, вспомнил, что курить в туннелях метро строжайшим образом запрещено, и оттого расстроился окончательно.

Сзади послышались шаги — нас нагонял приотставший было тихоня Шон.

— Илья, извините, — сказал он. — А как… э-э… зовут этого офицера?

Чтобы переключиться на окружающую действительность, мне требовалось не менее десяти секунд.

— Кого? Ах, капитана… Игорь Николаевич.

— Ыгор Ныколаывеч, — с трудом повторил Шон. Во всей группе его русский был самый худший. — Он ведь действительно офицер российских спецслужб?

— Да. Капитан Комитета по… Черт!.. Не помню, как точно это называется. Суть в том, что его ведомство охраняет наше государственное имущество.

— Ах вот как, — вежливо покачал головой Шон. — А вы видели у него… Впрочем, ладно. Говорите — Игорь Николаевич? Спасибо.

Он вежливо улыбнулся и зашагал быстрее, нагоняя ушедших вперед Брайана и капитана.

Я посмотрел на часы. Двадцать минут четвертого. Скоро к нам с Дебби присоединился шедший до этого с капитаном Брайан. Он улыбался во весь рот. Болтаться ночью под землей ему явно нравилось.

— Что вдруг случилось с Шоном? — спросил он. — Ни с того ни с сего он вдруг решил поговорить с капитаном с глазу на глаз. Попросил меня постоять в сторонке. Как ты себя чувствуешь, Илья? По-моему, мы классно проводим время!

Я покивал, в том смысле, что да, неплохо.

— Экзотика! — не унимался он. — Бродим по петербургским катакомбам! Расскажу парням в Корке — не поверят! Чего ты такой хмурый, Илья?

— Выпить бы, — буркнул я. Разговор с Дебби не выходил у меня из головы.

— Да, неплохо бы, — согласился он. — Выпить — и познакомиться с симпатичными девчонками. А, как считаешь? Хотя тебе-то что? Ты же русский. Только попроси Дебби, и она тут же поставит на тебе какой-нибудь свой социологический эксперимент.

Они с Мартином весело заржали. Девушка лениво посоветовала им заткнуться.

Шагавшие впереди капитан и Шон остановились, поджидая нас. Шон явно чего-то требовал от капитана, а тот лениво отмахивался. «We’ll talk ’bout it later» [11], — отчетливо расслышал я его последнюю фразу.

— Так, — сказал он, когда мы подошли поближе, — уже почти полчетвертого. Через две минуты здесь везде отключат свет. Как нервишки — не шалят? А то по первому разу некоторые от полной темноты и сознание теряют, и бежать неизвестно куда вдруг срываются. Вы уж, парни, за барышней за своей приглядывайте. Будьте, так сказать, джентльменами… Да! Перед тем как свет опять загорится, глаза лучше всего прикрыть — целее будут.

— Я боюсь, что, когда погаснет свет, барышня сама начнет за нами приглядывать, — сострил Брайан. — Всем русским советую в ее обществе придерживать брюки обеими руками.

Они с Мартином буквально покатились от хохота. «Shut your mouth, — беззлобно сказала Дебби. — Shut your fuckin’ mouth» [12]. Ничего, судя по всему, не понявший в этом диалоге капитан вежливо улыбался.

Шон их не слушал. Он переводил взгляд с меня на капитана и явно порывался о чем-то спросить.

Я задрал голову и посмотрел на мерцавшие под потолком лампы. Лампы были большие, мощные, хотя и светили вполсилы. Интересно, каково будет всем нам в туннеле, когда погаснет свет? И вправо, и влево насколько хватало глаз уходили блестящие рельсы, а на стене прямо напротив нас висел пожарный щит, выкрашенный красной краской. На щите были развешаны огнетушитель, ведро, топор и совковая лопата.

— Внимание, осталось десять секунд, — сказал капитан, не отрывая глаз от циферблата. — Приготовьтесь, это не навсегда — только на минуту… Шесть… Пять…

Свет погас моментально и везде. Темнота упала на нас, как ватное одеяло. Темнота и тишина, равномерное гудение ламп и всякой прочей электрической дребедени исчезло одновременно со светом. Липкая чернота, не просто темень, а темнота полная и абсолютная. Такая, какой никогда не увидишь на поверхности. Даже в самую темную ночь на небе светят звезды — хотя бы одна. Даже в самой темной комнате всегда найдется щелочка, через которую будет пробиваться лучик света. Здесь не было ничего. Ни единого проблеска. Наверное, так чувствуют себя похороненные заживо.