«Иногда я не знаю, люблю или ненавижу вас…»

Но это ложь. Она любила его не с той безнадежной молящей потребностью, которую проявляла по отношению к некоторым из своих любовников, прося о большем внимании, желая почувствовать свою ценность для них. Ничего более глубокого и бездонного за свои тридцать три — нет, двадцать восемь — она еще не испытывала! Сердце невыносимой болью отозвалось на его обвинение в заговоре с целью убийства, лжи и предательстве. Ее охватывало отчаяние при мысли о том, что такова ее вероломная натура, в которой отчаянное желание защитить себя заставляло предавать первой. Она знала, что они никогда не смогут доверять друг другу.

Колеса экипажа загремели по брусчатке рыночной пощади Вонтеджа. Карета замедлила ход и остановилась у гостиницы «Медведь». Ну вот, уже во второй раз она дает добропорядочным горожанам повод для сплетен и пересудов на год вперед.

Потом Лотта обратила внимание на то, что карету ожидает небольшая группа людей. Среди них находился Дастер, правительственный чиновник по делам пленных, который все время крутил шляпу в беспокойных руках. Здесь же был Жак Ле Прево, как всегда изысканный и красивый, но непривычно суровый, и Оуэн Печейс, чье открытое лицо было явно чем-то омрачено. Лотта вздрогнула от дурного предчувствия.

Эван открыл глаза. Сон улетел, сменившись тревогой, взгляд остановился на лице Лотты.

— Что происходит? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Но мне кажется, что-то случилось.

Эван открыл дверную задвижку еще до того, как карета полностью остановилась. Он спрыгнул на мостовую и, несмотря на спешку, успел подхватить спускавшуюся Лотту. Затем повернулся со словами извинения к мистеру Дастеру.

— Сэр, чем я заслужил такую честь — меня встречает целая толпа? — спросил он.

Ле Прево выступил вперед и положил руку ему на плечо.

— Это из-за вашего сына, Сен-Северин, — с сожалением и состраданием произнес он. — Извините, мой друг. Прошлой ночью он бежал из тюрьмы Уайтмур. Сейчас его разыскивают. Отдан приказ стрелять без предупреждения.

На втором этаже гостиницы «Медведь» возле комнаты Эвана был выставлен караул. Солдат сидел на тяжелом деревянном стуле, но тут же вскочил, завидев идущую по коридору Лотту.

— Мадам, посещения запрещены, — заявил он. — Приказ начальника службы по делам пленных.

— Конечно, конечно, — успокаивающе улыбнулась ему Лотта. — Я очень хорошо понимаю вас, сержант. Но, уверяю, мистер Дастер не имел в виду меня. Кто лучше меня сможет успокоить лорда Сен-Северина в такой час?

Глаза сержанта задумчиво остановились на ней, словно прикидывая, какого рода утешение она может предложить.

— Ну, мадам, возможно…

— О! Как я вам благодарна! — проворковала Лотта, проскальзывая вперед и поворачивая дверную ручку. Но дверь оказалась заперта. — Сержант, — обратилась она, полным прелести жестом прося о помощи.

Караульный с готовностью подскочил, чтобы отпереть для нее дверь. В самом деле, очарование бесстыдства способно открыть любые двери. С этими мыслями она, постучавшись, вошла в комнату.

До сих пор ей никогда не приходилось бывать у Эвана, он никогда не приглашал ее к себе. «Больше похоже на камеру», — с содроганием отметила Лотта. Ему предоставили ничтожную свободу пленного поселенца. Теперь она убедилась в этом. Комната Эвана поражала обшарпанностью голых стен, на полу лежал совершенно вытертый ковер. Простой деревянный стол и узкая кровать составляли убогую обстановку, служившую хорошей иллюстрацией иллюзорной свободы. Ничем не лучше камеры любого из заключенных Уайтмура. Лотта почувствовала силу отчаяния, охватившего его. Напряжение висело в воздухе, готовое взорваться в любую минуту. Эван затравленно метался в узком пространстве комнаты.

Он взглянул на входящую Лотту. В его потемневших синих глазах не отразилось никаких чувств, кроме крайнего напряжения. Лицо выглядело изнуренным и бледным.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил он болезненно прерывающимся голосом. — Вас подослал Дастер?

— Нет, я уговорила часового разрешить мне пройти, Эван. — Она дотронулась до его рукава и почувствовала, как он дернулся.

— Мне не хочется сейчас говорить с вами, — бросил Эван, отворачиваясь.

Это нужно было воспринимать как окончательный отказ, выражение предельного недоверия по отношению к ней. Он никогда не примет слов утешения, сочувствия. Лотта поняла, что все потеряно.

Плечи Эвана словно окаменели, подчеркивая отказ. Боль все сильнее захватывала душу Лотты. Ее покидали любовники, Грегори распространял унизительные известия о разводе, и как привидение над всем эти витала тень отца, который первым покинул ее таким же ясным утром, как то, что она встречает в этой маленькой мансарде под самой крышей гостиницы.

Малышка Лотта Пализер! Никому-то она не нужна. Ей придется уйти.

Правда, на этот раз она сдаваться не собиралась. Это будет ее последняя ставка, потому что любовь к Эвану заставляет ее бороться.