Я посмотрела на обоих.

— Но… но почему?

— Возможно, из сочувствия, — предположил его товарищ. — Мать Юбы была гречанкой. В юности ее захватили в плен и продали в рабство. Будущий муж дал ей свободу, однако потом их постиг такой же конец, что и ваших родителей. Юбе известно, что значит лишиться царства и зарабатывать даже на собственную одежду.

Я вспомнила, как брат бездумно бросался деньгами на скачках. Сколько раз мне самой доводилось тратиться на меха и шелка, не удосужившись поинтересоваться, откуда берутся деньги. Неожиданно перед глазами встал образ греческой статуи, купленной нумидийцем для Палатина, и мои щеки медленно залила краска смущения. Венера напомнила Галлии Терентиллу, но Юба выбрал ее не поэтому. В тот вечер он посмотрел на меня с какой-то особенной теплотой. Может быть, поначалу им двигало лишь сострадание, а потом…

Спеша со всех ног к Палатину, я отгоняла мысли о том, как болезненно искривились полные губы нумидийца, оскорбленного подозрением в убийстве Александра. Сколько раз Юба наблюдал, как я томлюсь по Марцеллу — юноше, не имеющему понятия о настоящих трагедиях?

Должно быть, настала пора появиться в триклинии.

Вечером Галлия выбрала для меня — вместо бесконечного черного траура — окаймленную золотом темно-лиловую тунику. Однажды этот наряд восхитил Александра.

— Не плачь, — приказала Галлия, слегка подкрасив мне веки голубым азуритом, а губы — охрой.

При моем появлении по триклинию прокатился изумленный гул. Сердце болезненно екнуло: стол, за которым сидели мы с Александром, за это время убрали. Вернее сказать, передвинули к Витрувию и Октавии. Теперь его заняли Юлия и Марцелл. Мне поспешили отвести место рядом с Юбой, чей мужественный профиль вырисовывался на фоне пылающих свечей. Я присела, и за столом повисло неловкое молчание.

— Мы рады, что ты снова здесь, — промолвила Клавдия, и все приглушенно подтвердили ее слова.

Понемногу беседа вернулась в привычное русло, словно я никуда и не исчезала. Разве что каждый старался смеяться потише, и даже Тиберий не распускал язык. Однако сейчас меня занимал только Юба. В конце концов, повернувшись к нему, я признала, что была не права.

— Насчет чего? — сухо обронил нумидиец.

— Насчет тебя. Я недооценивала твое… великодушие. Статуя Александра — очень щедрый дар.

— Не тебе, а ему.

Я покраснела.

— Неважно. Ты такой внимательный и…

— Забудь. — Он поднялся с места и объявил: — Мне пора удалиться. Август уже близко, а у меня еще куча дел.

— Он возвращается? — вырвалось у меня.

Юба ответил угрюмым взглядом.

— А с ним — пятьдесят тысяч участников альпийского восстания.

— Военнопленных?

— Рабов, — отозвался Тиберий. — Одной лишь Юноне известно, куда их девать; город и так кишит галлами.

Все уставились на меня, и я поняла, почему до сих пор ничего не знала. Они молчали, не желая, чтобы последняя из Птолемеев наложила на себя руки, как поступила Клеопатра, когда все было потеряно и Август появился на горизонте. Впервые увидев нас, он уже знал, что мой брат умрет. Взрослый сын Антония и египетской царицы просто не мог не взволновать умы, создав угрозу для всей империи. Надежды на возвращение не было — вопреки всем стараниям сделаться полезными Риму.

— Мы с Марцеллом собрались в театр, — поспешила сказать Юлия. — Хочешь с нами?

Я помотала головой.

— Сходи, — настаивала Октавия, — сегодня дают какое-то греческое представление.

— Софокла, — вставил племянник Августа.

— Нет. Лучше пойду к себе в комнату.

Витрувий многозначительно посмотрел на сына. Неудивительно, что вечером в мою дверь постучали.

— Тебя отец послал? — осведомилась я.

Луций хотел отпереться, однако все же признался:

— Да. Но я бы и так пришел.

Вступив на порог, он замер с округлившимися глазами. Все стены были задрапированы алым шелком. Бронзовые сфинксы-курильницы источали благовонный дым. Над кушеткой висело изображение Исиды, а рядом — анх [45] . Меня больше не волновало, разозлится ли Август, напишут ли рабы Ливии… Что еще со мной могут сделать? Чего лишить?

— Так вот какая она, Александрия? — вопросительно произнес гость.

— Бледное отражение, — невесело усмехнулась я.

Он опустился на кожаное кресло, подыскивая слова.

— Слышала новость? Сенат проголосовал за то, чтобы дать Августу пожизненную трибунскую власть. Это еще выше консульства.

— Да уж. Теперь у его ног — весь мир.

— Но не ты.

Я подняла глаза.

— Никто не запретит тебе рисовать, Селена. Что бы там ни было, Октавия и Витрувий тебя не оставят. И знаешь, Марцелл и Юлия задумали возвести приют для найденышей. Хотят назвать его в твою честь.

— Это они велели мне передать?

— Нет, — ответил он уже твердым тоном. — Но я тоже утратил близкого друга. Порой и не хочется жить, а вот живешь. — Сын Витрувия вдруг быстро заморгал. — Август приезжает завтра…