Цветок Вишни сказала:

— Как вы думаете, это романтичная обстановка?

— На вкус некоторых — да, наверное, романтичная, — сказал я. И указал на вид из окна. — А на мой вкус — романтично вот это.

Солнце мандаринового цвета опускалось в пролив Бохай, подсвечивая оранжевыми лучами маленькие островки и утесы Даляня и длинную полосу пустынного пляжа.

еток Вишни сказала:

— Дайте волю фантазии!

Мы вышли из «Драконьей пещеры» (и я подумал: «В Калифорнии у нее наверняка есть двойник»). Я сказал:

— Как я слышал, бывают оздоровительные туры. Люди приезжают в эту провинцию, чтобы попробовать полечиться у китайских целителей.

— Да. Это как «фабрика похудения».

— Где вы слышали это выражение, Цветок Вишни? — У нас в институте преподавали американцы. Они меня очень многому научили!

Ей очень нравилось учиться в Даляньском институте иностранных языков. Ей всего двадцать два года, но она планирует учиться дальше и работать. Замуж она вообще не собирается; объясняя, в чем причина, она перестала шутить и пригорюнилась.

Она решила не выходить замуж после одной поездки в Пекин. Она возила делегацию врачей смотреть китайскую больницу: как все организовано, как лечат пациентов, как проводятся хирургические операции и так далее. Врачи пожелали увидеть, как принимают роды. Цветок Вишни присутствовала при этом и, как она рассказывала, чуть не упала в обморок при виде младенца, появляющегося на свет: сплюснутая головка, окровавленное лицо, вода хлещет потоками. Мать вопила, ребенок вопил.

Во всех отношениях эти роды прошли совершенно нормально.

— Это был ужас, — сказала она, раздраженно поглаживая свои пухлые щеки. — Я испугалась. Мне было противно. Я никогда не стану рожать. Никогда. Я никогда не выйду замуж.

Я сказал:

— Вы не обязаны рожать детей только потому, что вы замужем.

Она помотала головой. Какую чушь я несу — просто в голове не укладывается. В нынешние времена весь смысл брака в том, чтобы произвести на свет одного ребенка. Правда, теперь партия подчеркивает, что лучшее супружество — между товарищами по работе, когда муж и жена являются членами одного даньвэя, прилежной маленькой командой. И все равно Цветок Вишни не могла преодолеть страха перед тем, что повидала в родовспомогательной палате Столичной больницы города Пекин. Она сказала, что лучше так и останется в общежитии Даньвэя трудящихся женщин — просто будет сидеть и вязать.

Поздно вечером мы проехали через весь Далянь в гавань, где я собирался сесть на судно, идущее в Яньтай. Мы миновали старинные пригороды, обитель буржуазии, построенные русскими и японцами. На улицах этих районов, расположенных на холмах, под сенью голых деревьев стояли запущенные виллы на две семьи и оштукатуренные бунгало. Таких зданий я еще нигде в Китае не видел. Они гармонировали с этими тихими улочками, штакетником и кирпичными стенами; но вскоре я заметил, что в палисадниках сушится белье, а в окнах мелькают китайцы.

Такие улицы часто попадались мне на глаза — большие мрачные виллы с фронтонами далеко выступающими карнизами и средниками в окнах — но знал я их лишь по кошмарным снам. Во сне такие дома поначалу кажутся знакомыми, а потом видишь в окнах злобные лица и понимаешь: опасность. Как часто в кошмарах я бежал по таким улицам, спасаясь от погони.

— Мне жаль, что вы уезжаете, — сказала Цветок Вишни, когда мы подошли к трапу.

Такой фразы я не слышал больше ни от кого в Китае. Цветок Вишни была просто прелесть, несмотря на все свое старомодное жеманство и старомодные избитые выражения. Я пожелал ей счастья, и мы пожали друг другу руки. Мне хотелось объяснить ей, как я признателен за ее заботу. Я было заговорил об этом, но она оборвала меня.

— Держите хвост трубой и нос пистолетом, Пол, — сказала она и снова захихикала, упоенная собственной дерзостью.

Голмуд с трудом можно было назвать городом. Дюжина низких построек, расположенных вразброс, несколько радиовышек да водокачка. Легковых машин в городе было раз-два и обчелся, считая идиотский «галант» господина Фу. Правда, имелись автобусы — ужасные рыдваны, самые заезженные транспортные средства, какие я только видел в Китае. Впрочем, что удивляться — ведь эти автобусы то карабкались на Тибетское нагорье, то снова спускались на равнины.

— Снег, — сказал Фу. Таково было первое слово, которое я от него услышал.

Снегопада я не ожидал. И Фу, судя по его похоронному голосу, тоже. В городе снег лежал тонким слоем, но за окраиной тянулись эффектные сугробы — даже в тени, отбрасываемой горным хребтом, они словно бы сияли.

Фу сказал:

— Мы не можем поехать в Лхасу завтра. Может быть, послезавтра, или через два дня, или…

Я спросил, в чем дело.

— Снег. Снег везде — очень глубокий, — сказал он, меж тем как машина, которой управлял Фу, быстро неслась по улицам Голмуда. Улицам с глубокими колеями. Собственно, ехал Фу даже слишком быстро, но я уже познакомился с его стилем вождения в Синине и понимал: это он еще не спешит. Фу даже в спокойные моменты газовал, словно бы в панике.