Я терял друга в вечернем тумане, но находил его в сиянии зари.

Сколько раз прикрывал я свою боль и муку плащом терпения, полагая, что в этом награда и благо, но когда я снимал этот плащ, то видел, что боль превращалась в отраду, а мука – в мир и покой.

Сколько раз шел я со спутником по этому миру тщеславия, говоря в душе, как он глуп и тупоумен, но, оказавшись наедине с собой, понимал, что был жесток и несправедлив, и находил в отсутствующем и интеллект, и остроумие.

Сколько раз опьянялся хмелем своего «Я» и видел себя ягненком, а сотрапезника – волком, но, протрезвев, обнаруживал, что и я, и он – люди.

Я и вы, люди, – мы находимся во власти внешнего и слепы по отношению к истине, сокрытой в нас. Если один из нас споткнется, мы говорим: «Вот падший», а если помедлит в чем-либо, то утверждаем, что он слаб и немощен, если же запнется в речи, то заявляем: «Он нем», а если горько вздохнет, то спешим возвестить, что это – предсмертный хрип, и человек уже мертв.

Я и вы находимся в плену у оболочки своего «Я» и у внешних сторон этого «Вы», не обращая внимания, что нашептывает в тайне дух такому «Я» и что он вложил в подобное «Вы».

Что поделаешь, если, находясь во власти тщеславия, мы глухи к нашему подлинному существу?

Я обращаюсь к вам, и, возможно, слова мои только покрывало на лице моей души. Я говорю и вам, и самому себе, что открытое нашему взору не более чем облако, скрывающее от нас то, что должен понимать разум, а слова, доходящие до слуха, – это только шум, искажающий то, что необходимо постигать сердцем.

Если мы увидим полицейского, ведущего человека в тюрьму, не следует сразу судить, кто из них двоих преступник. Если же увидим человека, истекающего кровью, и другого – с руками в крови, то лучше не спешить с решением, кто из них двоих убийца. Когда мы услышим пение одного человека и рыдания другого, то будем терпеливы с заявлением, у кого из них праздник.

Нет, друг мой! Не делай заключения о подлинной сущности человека по первому впечатлению и не пытайся истолковать его слова или какой-нибудь поступок как некий знак, раскрывающий его помыслы. Возможно, тот, кого ты сочтешь невеждой из-за невнятности речи, неправильности выражений, обладает восприимчивой к знанию душой, а сердце его – источник вдохновения. Может быть, тот, кого ты презираешь из-за непривлекательности лица и убогости жизни, является даром небес, божественным подношением.

Может быть, ты в один и тот же день посетишь хижину и дворец, испытаешь чувство сострадания и восторга, но попробуй разорвать полотно, сотканное твоими чувствами из явлений, восторг твой угаснет, уступив место сожалению, а сострадание превратится в благоговение.

Возможно, ты встретишь в течение одного дня двух людей, и в голосе одного почувствуешь песни бури, а в движениях – грозную силу войска; другой же будет говорить с опаской, дрожащим прерывающимся голосом. Ты припишешь решимость и храбрость первому, а слабость и трусость второму. Однако если ты посмотрел бы на них тогда, когда судьба предпишет им встречу с невзгодами или с необходимостью отдать жизнь за какой-либо принцип, то понял бы, что кричащая наглость – это не храбрость, а молчаливая скромность – не трусость.

Возможно, ты выглянешь из окна дома, увидишь среди прохожих справа монахиню, а слева куртизанку, и сразу же скажешь, как благородна одна и как отвратительна вторая. Но стоит тебе смежить веки и на минуту прислушаться к небесному гласу, и ты разберешь шепот эфира:

«Эта воспевает меня в молитвах, а та трогает меня страданием, и жизнь каждой из них – тень для моего духа».

Может быть, ты будешь странствовать по земле в поисках того, что ты зовешь достижениями цивилизации и прогресса, вступишь в город с высокими дворцами, великолепными институтами, широкими улицами, на которых – спешащие энергичные люди; одни проникают в глубь земли, другие летят в заоблачные выси, укрощают молнию, исследуют атмосферу, и все в изящных прекрасных костюмах, сшитых как будто для праздника или торжества.

Через несколько дней дорога приведет тебя в другой город с жалкими домами, узкими улочками. Если там пойдет дождь, то городок превращается в глиняный архипелаг среди моря грязи, а взойдет солнце – и все здесь превратится в тучи пыли. Жители городка, еще не вышедшие из первобытного состояния, подобны ослабленной тетиве лука. Они движутся медленно, работают не торопясь и смотрят на тебя невидящими глазами, устремленными куда-то вдаль. Ты уедешь оттуда, испытывая отвращение и омерзение, с мыслью о том, что разница между первым и вторым городом равна разнице между жизнью и агонией: там прилив силы, здесь слабость отлива, там труд, расцвет – весна и лето, а здесь бездеятельность, угасание – осень и зима. Там – упорство, юность, танцующая в саду, здесь – немощь, старость, покоящаяся на пепелище.

Но если бы ты посмотрел в чудесном озарении на два эти города, то увидел бы, что они – два дерева, выросшие из одного корня в одном и том же саду. Понаблюдай еще за их сутью и поймешь, что кажущееся прогрессом движение в первом – это только недолговечная блестящая оболочка, а оцепенение во втором скрывает твердое ядро.

Нет! Пульс жизни не на поверхности, а внутри, жизнь сосредоточена не в оболочке, а в сердцевине, и суть людей не в их лицах, а в их сердцах.

Нет! Истинная вера – не показная вера в храмах, проявляющаяся в обрядах и обычаях, а скрытая в сердцах, созревшая в поступках.