Слава снова сел за руль и, уже миновав первые дома Коктебеля, остановил машину, включил свет в салоне, обернулся назад к Равилю и долго смотрел ему в глаза. Потом повернулся к ветровому стеклу и опять замолчал.

– Не знаю, человек ли ты, Равиль, – наконец проговорил он. – Но хорошо хотя бы, что ты с нами. Ты ведь с нами?

– Да, – ответил Равиль.

– Тогда вперед. Аделаида ждет. Стол накрыт, котлеты на сковородке, в бутылках мерцают золотистые огоньки, распространяя вокруг себя волны тепла и справедливости.

– Слава! – изумленно воскликнул Жора. – Да ты ведь и в самом деле поэт!

– Ты только сейчас это понял? – прорычал Слава. – За такие слова тебя полагалось бы высадить из машины, но поскольку ты тоже немного посидел за рулем в ответственный момент... Прощаю. Живи.

– Ха! – ухмыльнулся Андрей. – Ну и поэты пошли!

Единственный, кто не произнес ни единого слова, был Амок, и сказал я о нем, чтобы ни у кого не возникло сомнений – был он со всеми в этот вечер, который мог оказаться и кровавым, и безжалостным, не дрогнул, не слинял.

Не буду описывать застолье у Аделаиды. Достаточно было застолий на предыдущих страницах, и каждый может во всех подробностях представить, как отдохнули ребята, как успешно и навсегда залили коньяком печальные впечатления этого вечера. Скажу об одном только – главный тост был за Олега Ивановича, феодосийского следователя, который избавил всех от слишком уж тягостных воспоминаний и позволил отдать должное гостеприимству и кулинарным способностям Аделаиды, в девичестве Авдотьи.

Ну вот, собственно, и все.

У внимательного читателя могли остаться несколько вопросов, а то и недоумение, которое я сейчас постараюсь развеять.

Наступило утро.

Июльское коктебельское утро...

Хотите верьте, хотите нет – вот написал я эти три слова, и слезы навернулись на глаза. Повторяю – июльское коктебельское утро. Прохладное, но обещающее дневной зной солнце медленно поднимается из-за покатого хребта Хамелеона. Прозрачная, как слеза младенца, волна, почти невидимая, неслышимая и как бы даже несуществующая, набегает на берег – приглашая, обещая, любя. Тебя любя, дорогой товарищ, за то лишь, что в этот ранний час пришел ты на берег и увидел прозрачность утренней волны, и ласковость ее, и преданность тебе. И все это – несмотря на жестокое похмелье, в котором ты пребываешь и которое она снимет с тебя, едва ты только коснешься ее и войдешь в нее, как в любимую женщину...

Рискованно, конечно, сказано, но понимаю – правильно, и знаю – выстрадано.

А Карадаг в утренней дымке!

А парус на горизонте!

А чайка, тяжело, вперевалку, шагающая по пустынному берегу, а холодная галька, поскрипывающая под ее розовыми лапками!

А обезьянья мордочка Нади, выглядывающая из окошечка! Даже глубокой ночью, даже на рассвете она готова утешить всем, что понравится тебе на витрине ее киоска!

А неприкаянный Муха у своих железных ворот, которые он открывает каждому, кто того пожелает, исстрадавшийся Муха у своих железных ворот в ожидании первого, кто с легким сердцем отдаст ему десятку, чтобы он тут же отнес ее Наде!

А неуверенно бредущие по набережной утомленные ночью красавицы – истерзанные, нечесаные, виноватые, но готовые улыбнуться и откликнуться на самую простенькую шутку!

О, коктебельское утро!

А за моим окном – подмосковная осень, дождь, а в нем, в дожде, как первая седина в волосах, робкие, неуверенные снежинки... Да, впереди долгая, долгая зима, и декабрь впереди...

Декабрь? Впереди?

А между тем... А между тем...

Чего не бывает, ребята, чего в жизни только не бывает...

Ладно, остановимся. Хватит об этом.

Возвращаемся в коктебельское утро. Андрей с Равилем поднялись рано – в этот день они уезжали в Москву. Поезд из Феодосии отходил часа в четыре дня, время еще было, чтобы обойти ставшие близкими места, с кем-то поздороваться, с кем-то попрощаться...

Андрей хотел было свернуть к воротам Мухи, к ресторану Славы, но Равиль предложил пройти дальше по улице Ленина.

– А куда там? – удивился Андрей.

– Пошли... Тут одно местечко... Надо навестить.

– Здесь есть местечко, которое мы еще не навестили?!

– Кладбище.

– А что там? – спросил Андрей.

– Могилы, – пожал плечами Равиль. – Кресты, плиты, оградки...

– И мы все это должны осмотреть?

– Хочу показать тебе одну плиту... Не знаю, правда, что под ней, хотя не отказался бы заглянуть... Но, чувствую, нельзя.

– Олег Иванович поможет! Проведем вскрытие!

– Я же говорю – нельзя. Моим ребятам не понравится. И это... На кладбище ты все поймешь.