Шьен поднял голову и заскулил.

– Я думал не об д’Эйнкорте, – ответил Девлин, приседая на корточки рядом с собакой. – Никаких сомнений, он высокомерный, беспринципный лжец, но он еще и трус. Вряд ли парламентарий потащил бы труп своей кузины за десять миль от Лондона на какой-то заброшенный ров, о котором, скорее всего, не слышал и которого наверняка никогда не видел. И если бы кто-то наподобие Рори Форстера пытался шантажировать д’Эйнкорта, тот бы заплатил – не стал бы встречаться с вымогателем в темном лесу и стрелять в него в упор.

Геро круглыми глазами посмотрела на треплющего псу уши Себастьяна.

– Боже милосердный. Ты ведь не думаешь, что Хильдеярд… из-за Габриель? Но это невозможно, – покачала она головой. – Он же был в Кенте.

– Был. Но его имение находится всего в четырех часах быстрой езды от Лондона. Он мог скрытно уехать из Кента рано утром в воскресенье, прискакать в Лондон, убить сестру, отвезти ее тело на Кэмлит-Моут и поздним вечером вернуться в Кент. Нам известно, что адвокат находился в поместье, когда в понедельник туда прибыл гонец из Боу-стрит с сообщением о смерти Габриель, но я очень сомневаюсь, что полицейский поинтересовался передвижениями мистера Теннисона в день накануне.

За узким окном мелькнула молния, осветив лицо Геро мимолетной белой вспышкой.

– Но почему? По какой причине он совершил бы такое?

– Думаю, у твоей подруги случился припадок – гораздо сильнее тех, которые наблюдались у нее раньше. Возможно, он был спровоцирован душевным волнением от известия, что любимый ею человек собирается бежать во Францию, а может, их близостью, или даже страхом и возмущением, пережитыми, когда она узнала правду о подлоге Чайлда. Скорее всего, Габриель написала о приступе брату и заявила, что ему следует уведомить свою невесту о том, что в их роду есть эпилепсия. Вот тогда он и поспешил в Лондон.

Вдалеке пророкотал гром.

– Чтобы убить сестру? Не верю.

– Вряд ли Теннисон приехал с намерением убить. Мне представляется, он собирался поспорить с Габриель, но вспылил и в порыве ярости ударил ее ножом.

– А потом расправился с детьми? Нет, – покачала головой Геро, – он не настолько… дурной человек.

– Весьма сомнительно, чтобы Хильдеярд Теннисон считал себя дурным человеком. Подозреваю, на самом деле он винит сестру в том, что та довела его до смертоубийства. По моему опыту, люди убивают, когда ими завладевают чувства – будь то страх, жадность или гнев. Некоторые впоследствии так мучаются раскаянием, что сводят счеты с собственной жизнью. Но большинство достаточно эгоистичны, чтобы объяснять свой поступок как вынужденный или даже оправданный.

– Загвоздка в том, – вмешался Гибсон, – что у тебя нет никаких доказательств. Даже если выяснится, что Теннисон действительно уезжал из поместья в воскресенье, это лишь подтвердит, что у адвоката была возможность совершить убийство, но не факт его совершения. Д’Эйнкорт тоже располагал такой возможностью. И Чайлд. И Арсено.

– А мне непонятно вот что, – заметила Геро, – если ты прав – хотя я с этим не соглашаюсь, – с какой стати Хильдеярду прятать тела детей где-то в другом месте? У д’Эйнкорта на то была бы веская причина – отвлечь расследование от смерти мальчиков на Габриель. Но не у Хильдеярда. Он же каждый день мчался в Энфилд на поиски племянников.

– Разве? – Себастьян положил руку на бедро. – Нам известно, что во вторник Теннисон поехал на островок и с большим размахом устроил поиски. Но можно ли с уверенностью утверждать, что с тех пор он действительно все дни с утра до вечера провел там?

Поразмыслив, Геро покачала головой:

– Нет.

– Как знать, может, адвокат большую часть этого времени прочесывал Лондон в надежде найти детей – и заставить их замолчать.

– Но если мальчики живы, где же они?

Шьен подтолкнул застывшую ладонь Себастьяна, и тот снова принялся поглаживать лохматую рыже-черную шерсть, думая о том, как девятилетний Джордж говорил Арсено, что пса следовало назвать «Ромом». Не «Цыганом», а «Ромом». Перед глазами виконта внезапно предстал сине-белый nazar, висевший на шее старой гадалки, и точно такой же амулет на столе в детской рядом с треснувшей глиняной трубкой и глянцевым каштаном.

– Что? – спросила наблюдавшая за мужем Геро.

Себастьян выпрямился.

– Кажется, я догадываюсь.

– Хочешь сказать, догадываешься, где они похоронены?

– Нет. Думаю, дети не погибли. Мне кажется, что они ушли к цыганам-хейя-хейя-хо [46] .

Себастьян и Геро поспешили на террасу Адельфи в надежде, что гадалка еще там. Но клубившиеся над головой хмурые тучи уже заслонили большую часть лучей заходящего солнца. В окнах окрестных домов золотисто отблескивали фонари, а терраса лежала под темнеющим небом мокрая и пустынная.

– И что теперь делать? – спросила Геро, повышая голос, чтобы перекричать шум ветра и дождя.

Девлин устремил взгляд на вздувшуюся от ливня реку. Снова сверкнула молния, подсвечивая брюха грозовых облаков и отражаясь в неспокойной воде. Ночной сторож в старой шинели выковылял из-за угла и направился к своей будке. Одной рукой он придерживал от ветра шляпу, в другой держал фонарь с закрытыми шторками.

– Да-а, похоже, впереди та еще ночка, – заметил он, завидев супругов.

– Похоже, – согласился виконт. – Мы ищем цыганку, которая обычно на этом месте гадает по руке. Не знаете, где ее найти?