Шрифт:
Катя откинулась на подушки, укрылась одеялом. Стало вдруг холодно, будто снова кожа покрылась тонким льдом.
— Ну и пусть! — сказала она в темноту. — И не надо ничего. Все равно!
Горячая слеза скатилась по виску. Она сердито зажмурилась, запрещая себе плакать, и накрылась с головой.
Бегство
Катя встала на рассвете. Накинув старую кофточку бабушки, от которой уютно пахло ее духами, долго сидела на лавочке перед домом. Смотрела, как поднимается над садом легкий парок, как зажигаются в траве стеклышки росы. Потом решительно встала, собрала вещи.
Дождавшись восьми часов, постучала к соседке тете Рае, попросила приглядеть за домом, за собакой и кошкой — кормить их, как своих.
— Вот деньги на первое время, потом еще пришлю. — Она протянула тете Рае тысячную купюру.
— Пригляжу, не переживай. — Тетя Рая степенно сложила бумажку, убрала в кошелек. — Разносолов и этих ваших «педигри», что ли, не обещаю, а кашу на косточках своей Найде варю и твоему Жуку дам. Ну и молочка кошке налью.
— Наша сметану любит, — стесненно проговорила Катя.
— Ишь ты, барыня какая, — усмехнулась тетя Рая. — Разбаловала ее Васильевна. Ну ладно, когда и сметаны дам, не жалко.
Катя вернулась домой. Жук уныло сидел у своей будки, отворачивал морду.
— Ты что, уже знаешь, что ли? — не поверила своим глазам Катя. — Не может быть!
Жук припал к земле, замельтешил хвостом. На крылечке сидела Марианна, пронзительно смотрела золотистыми глазами.
— Ну ладно, ребята, вы не обижайтесь, — неожиданно для себя самой сказала Катя. — Я приеду, все равно надо же с домом что-то решать. Тетя Рая за вами присмотрит, голодать не даст.
Марианна зевнула, показав розовую пасть, и отвернулась.
Катя потопталась еще, ей отчего-то казалось, что кошка смотрит на нее с презрением, а Жук явно не верит ее словам…
Через полчаса она села в электричку. Когда в окне показались верхушки стоящих у бабушкиного дома старинных лип, сдавило сердце. Катя отчетливо поняла, что еще одна часть жизни закончена и ничего поделать с этим нельзя.
Билетов на дневные поезда не было, Катя до вечера болталась по Москве, съездила на Воробьевы горы, где когда-то они с Алешкой ночами напролет гуляли в сиреневых зарослях, слушали соловьев. Там многое изменилось, как и в панораме города, открывающейся со смотровой площадки. Подъезжали свадебные кортежи, невесты в платьях, похожих на огромные торты, счастливо или заплаканно улыбались, женихи в подпитии тискали их, преувеличенно громко для храбрости шутили. Пятница сегодня, свадебный день, вспомнила Катя.
Вспомнила их с Алешкой смешную студенческую свадьбу — в каком-то рок-кафе, где одуряюще громко играла музыка. Все пили пиво — на более дорогие напитки денег не было, орали, много смеялись. На ней было чудное джинсовое платьице с вышивкой, на Алешке — тоже джинсы и рубаха в гавайских узорах… Им казалось, что так они выражали протест против пошлых свадебных обрядов с куклами на капоте автомобиля, идиотским тамадой и шуточками на тему брачной ночи… Их любовь, искренняя и огромная, не нуждалась в этих банальностях, в этом публичном подтверждении своей состоятельности, своей вечности…
Как давно это было, и как все в жизни оказалось совершенно иным. Катя мысленно пожелала счастья заплаканной девчушке в нелепой шляпе с фатой, нескладный молодой муж которой едва держался на ногах. Она старалась не думать о Николае, всячески уговаривая себя: ну случилась глупость, мало ли что бывает, это все пройдет…
Но перед глазами снова и снова вставало его лицо, четко прочерченное светом луны. Кожа помнила его прикосновения, губы — сухую шершавость его губ. Катя даже помотала головой, чтобы отогнать навязчивые воспоминания. «Ничего не получится, — уговаривала она себя, — слишком мы разные, ничего у нас нет общего». А голос, предательский голос в черепной коробке, нашептывал ей то, что она и так в глубине души знала: «Дура ты, делаешь самую большую глупость в своей жизни и потом будешь локти кусать…» Но большая и умная девочка Катя снова повторяла себе: «Это случайность, так не бывает, не может быть — чужой человек, чужая жизнь, он быстро поймет, что я ему не пара…» И умная девочка победила раздвоение собственной души, как всегда.
Остаток дня она, почти больная от ненужных мыслей, скоротала в кафешке на Тверской и в одиннадцать вечера села в поезд. Привычный перестук колес успокаивал, уговаривал: все пройдет, все пройдет. Катя долго лежала без сна, пока не ощутила гулкую и безнадежную пустоту внутри. Но под утро все же заснула и проснулась, когда горластая проводница пошла по вагону, трубно призывая «собрать постели и получить проездные документы!».
Добро пожаловать в зазеркалье!
Выйдя в большой зал Московского вокзала, она вновь, как в детстве, испытала ощущение, которое сама называла «приездом Алисы в Зазеркалье». Поскольку этот зал был точной копией такого же зала на Ленинградском вокзале в Москве, ей всегда казалось, что она никуда не уезжала и не приехала, а просто прошла сквозь время, а Москва и Питер — это один огромный город, разделенный невидимой волшебной стеной.
На привокзальной площади взяла такси и поехала к себе на Гражданку. Окончательно проснувшись, стала перечислять в уме дела, которые надо сделать как можно скорее — первым делом на работу, где ждет незавершенный рекламный ролик для «Фармасьютикал продактс», забрать вещи из химчистки, если их еще не сдали в ломбард, заплатить за квартиру и свет…