Бровь Ральфа поползла вверх.

— Я сделал ее счастливой, — холодно заметил он. — А с родными и друзьями она была несчастна. Вот такие дела.

Дядя Роберт оцепенел. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно делать счастливыми и что они вообще могут быть таковыми.

— Ты самонадеянный щенок! — сказал он.

— Вы слишком неоригинальны, — дружелюбно произнес Ральф. — Любого можно назвать самонадеянным щенком. Почему бы не придумать чего-то более оригинального и достойного Джексонов? Кроме того, я совсем не щенок, а уже достаточно взрослая собака, если вам интересно это знать.

В это время дядя Роберт мгновенно вспомнил, что Вирджиния для них умерла. Он повернулся спиной к Ральфу.

А Вирджиния и правда была счастлива, совершенно счастлива. Жизнь превратилась для нее в прекрасный дом, в котором она открывала каждый день новую таинственную комнату. Это был мир, который не имел ничего общего с оставленным позади, мир, в котором не заметно, как шло время, мир, полный бессмертной юности, где не было ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Вирджиния полностью предалась чарам этого мира.

Полная свобода этого мира была невероятна. Они могли делать все, что им хотелось. Никаких миссис. Никаких условностей. Никаких традиций. Никаких родственников. Даже дальних. «Покой, полный покой, и никого, кроме нас, влюбленных» — как беззастенчиво цитировал Ральф.

Вирджиния однажды съездила домой и забрала свои подушки. А кузина Джорджина отдала одну из своих самых замечательных вышивок.

— Это в комнату для гостей, моя дорогая, — сказала она.

— Но у меня нет комнаты для гостей, — сказала Вирджиния.

Кузина Джорджина пришла в ужас. Дом без комнаты для гостей казался ей невероятным.

— Но я найду, где постелить вышивку, — сказала Вирджиния, целуя родственницу. — Я так рада иметь такую вышивку. Я постелю ее на своей кровати. Все покрывала Ральфа пришли в полную негодность.

— Не понимаю, как ты можешь жить в таком отдалении, — вздохнула кузина Джорджина, — так далеко от мира.

— Разве это далеко! — засмеялась Вирджиния. Но было бесполезно что-то объяснять кузине Джорджине. — Это так замечательно, — все-таки сказала она. — Так чудесно жить в некотором отдалении от мира.

— И ты в самом деле счастлива, дорогая? — спросила удивленно кузина Джорджина.

— Да, очень, — искренне призналась Вирджиния с сияющими глазами.

— Но замужество — такая серьезная штука, — вздохнула кузина Джорджина.

— Может быть, если оно будет тянуться долго, — согласилась Вирджиния.

Кузина Джорджина не совсем поняла эти слова молодой родственницы. Но они взволновали женщину, и, лежа ночью без сна, она раздумывала, что же подразумевала Вирджиния.

Вирджиния любила свой Голубой Замок и была полностью им удовлетворена. В большой гостиной было три окна, которые давали возможность обозревать озеро во всех видах. Одно окно в конце комнаты было в углублении. Его рама попала сюда, как объяснил Ральф, когда продавалась старая церковка за холмами и Том Гарднер купил эту раму. Окно было обращено на запад, и когда солнечные лучи устремлялись в него, Вирджиния становилась на колени, молясь, как будто перед церковным алтарем. Молодая луна всегда заглядывала в это окно, низкая сосенка склонилась в него, а по ночам в нем светилась серебром блистающая поверхность озера.

На другой стороне комнаты находился камин. Никакой газовой имитации, настоящий камин, куда клали совершенно настоящие поленья. Перед камином на полу шкура гималайского медведя, а кроме того, огромная красная софа времен Тома Гарднера. Уродство софы скрывал серебристый мех волчьих шкур. А подушки Вирджинии сделали ее веселой и удобной. В углу тикали красивые, высокие, ленивые старые часы — очень правильные часы. Часы, которые не торопят время, а тикают размеренно, не спеша. Это были очень забавные старые часы. Толстые дородные, с нарисованным на них круглым человеческим лицом стрелки выходили из его носа, и часы шли вокруг этого лица.

Был еще большой застекленный шкаф с чучелами сов и головами оленей, изготовленных еще Томом Гарднером. Несколько удобных старых стульев, которые сами просили сесть на них. Маленький стульчик с подушечкой предназначался исключительно для Банджо. Если на него садился кто-то другой, кот смотрел на того огромными глазами цвета топаза с черными крапинками. У Банджо была любимая привычка свеситься через спинку стула и пытаться поймать свой хвост, нервничая от того, что хвост не ловился. А когда Банджо все-таки ловил его, то принимался с остервенением кусать хвост, пронзительно мяукая от боли. Ральф и Вирджиния смеялись над котом до икоты. Но Везучего они любили больше всего. Они оба пришли к выводу, что Везучий — любимый кот и любовь к нему доходит почти до наваждения.