— По профессии учитель… Устроит вас?

Владельца мастерской больше устроил бы человек технической профессии, но — что делать. Он пошутил:

— Господин Фриц Заукель запрещает привлекать восточных рабочих к воспитанию немецких детей. Ему не придется преподавать. Пусть грузит ящики. У меня найдется работа.

Мюллер басовито засмеялся, засмеялся и переводчик…

— Девушка тоже назвала свою фамилию — Варламова Груня.

Переводчик поставил в списке новую галочку.

— Ви есть будете работать на этих господ. Ступайте!

Переводчик очень плохо говорил по-русски, но его нетрудно было понять.

Андрей протянул руку Василию:

— Смотри ты, что делают! Ну прямо как на невольничьем рынке. Будь здоров, Вася. Может быть, еще встретимся, — Они обнялись и поцеловались. — Идем, Грунюшка! Видишь, может быть, вместе будем. А ты в слезы…

Герда сказала насмешливо:

— Смотри какие нежности — целуются…

Груня повязала платок, взяла баул, тяжело вздохнула. Ох, как же тошно было у нее на душе! Всех подружек разобрали кого куда, и Николку взяли — братишку, и докторшу — Галину Даниловну. Даже Гараська с Оксаной и те уехали. Говорят, послали всех на химический завод. Переводчик называл какой-то город, да забыла она. Из всего села здесь одна Груня. Хорошо хоть дядя Андрей с ней. А хозяйка, видно, презлющая, так и шныряет глазами…

Андрей тоже взял свой мешок и пошел следом за толстым немцем. За неделю, может быть за десяток дней, которые пришлось провести в тесноте товарного вагона, Андрей как будто бы даже немного поправился. Сухая кожа не так плотно обтягивала выпирающие скулы. И все же он был страшно худ, Андрей Воронцов, — кожа да кости. Одежда, которой снабдил его дядя Аким, висела на нем, как пустой мешок. В потертой меховой шапке, в стоптанных валенках и домотканых штанах выглядел он оборванцем. Воронцов перехватил презрительный и брезгливый взгляд, который бросила на него грудастая немка.

Несколько минут ждали у ворот, пока толстяк немец получал документы. Он вышел, запихивая их в боковой карман куртки.

— Всё в порядке, — сказал он Герде, — можно ехать. Не забудь, что твоя прислуга должна носить вот эту штуку. — Мюллер показал голубой лоскут с желтой надписью «ост» — восток.

Хозяин открыл задние дверцы «пикапа» и знаком показал — лезьте. Там было так тесно, что Андрей смог уместиться только лежа. Груня села, низко пригнув голову. Мюллер запер дверцу, подергал за ручку. Кто их знает, что на уме у этих оборвышей. Теперь он за них отвечает…

Владелец пуговичной мастерской решил сначала ехать в деревню к Герде, а потом уж домой. Можно было бы, конечно, сделать наоборот — сначала завезти в Панков своего работника, но русских нельзя оставлять без присмотра, особенно первое время.

За всю дорогу Мюллер не перекинулся с Гердой ни единой фразой. Оба они прислушивались, что делают там эти русские, но за шумом мотора ничего не было слышно.

Когда въехали во двор, из дома Вилямцеков высыпали все обитатели поглядеть на прибывших. Они с любопытством разглядывали вылезавших из «пикапа» мужчину и девушку. Груня вытащила свой баульчик, Андрей тоже потянул свой заплечный мешок, но Мюллер остановил его:

— Говоришь по-немецки?

— Немного, — ответил Андрей.

— Мы поедем дальше. — Мюллер хотел сказать, чтобы русский лез обратно в закрытый кузов, но вдруг сказал, проявляя ненужную смелость перед глазевшими на него домочадцами Герды:

— Садись в кабину. — Мюллер и сам не знал, как у него это вырвалось.

Герда сделала испуганные глаза.

— Пауль, он может убить тебя! — воскликнула она трагическим шепотом.

— Ничего! — Но у владельца мастерской заныло сердце. Зачем он все это придумал?..

Груня снова заплакала. Она думала, что хоть дядя Андрей будет здесь с ней вместе. Андрей ласково взял ее за плечи.

— Ну, что ты, глупая! Держись, не подавай виду. — И добавил так же, как Василию, совсем не уверенный, что это так будет: — Мы с тобой еще встретимся, Груня… Помнишь, что я говорил тебе в поезде?.. Про русских людей…

— Помню… Страшно только одной, дядя Андрей… Так страшно…

Андрею хотелось сказать девушке что-то особенно теплое, ободрить, поддержать ее, но он только сжал еще раз ее вздрагивающие плечи. Все уже было переговорено в поезде — об испытании, свалившемся на всех, о достоинстве человека, а главное — о том, чтобы не терять веры, выстоять, не позволить себе надломиться. Не так-то все это просто…

Герр Мюллер ехал с замирающим сердцем, только не показывал вида, что ему страшно по соседству с этим худым человеком, пропахшим дезинфекцией и мокрой шерстью. Это пахнет скорее всего от его странной обуви. Как бы он… Но в дороге ничего не случилось. Ничего абсолютно.

Андрей глядел на дорогу, на мелькавшие мимо дома, вывески. Смотрел и думал: так вот оно, логово фашистского зверя. Он совсем иначе представлял себе германскую столицу — мрачным тевтонским городом, унылым и серым, с давящей громадой бетонных зданий и теснотой средневековых улиц. Но сейчас он видел совсем иное. Город как город… Широкие улицы, светлые, просторные дома. А летом, вероятно, здесь много зелени — всюду аллеи, парки и скверы. И везет его в эту берлогу безоружный, добродушного вида бюргер. Андрей легко мог бы с ним управиться. Но зачем? Бежать все равно некуда… Андрей совсем не представлял еще, что будет дальше. Ясно одно — до своих трудно добраться… Вот куда-то они и приехали.