Ах, Берлин, Берлин! Семь лет назад он так же вот ехал через его пригороды, направляясь в Чикаго на Международную выставку. Нельзя было упустить такой шанс — похвастаться русской мануфактурой. Прекрасно утерли нос извечным ткачам — англичанам. УНикольской мануфактуры как раз был столетний юбилей. Кстати! Товары были привезены самые первоклассные. Вместе с почетными дипломами, медалями, премиями фабрикант Савва Морозов получил и немало выгодных заказов. Поджимали англичан и французов, а больше кто? Американские газеты взахлеб писали о молодом русском фабриканте. Портреты, портреты, самые разные фотографии. И деловые, и семейные, с детьми и женушкой, — где-то раскопали дошлые американцы. Перепало чести и отцу, Тимофею Саввичу. Вот портрета родоначальника, Саввы Васильевича, не было.

По рассказам внука, подкрепленным рассказами своего отца, американские художники сляпали такой портретище, что хоть сейчас в якутские каторжане записывай. Русский фабрикант не мог ведь толком объяснить — откуда у крепостного крестьянина взялись такие капиталы? Для деловых — слишком деловых! — американцев вопрос наиглавнейший. Не станешь же им вешать на уши россказни, которым и сам Савва Морозов не слишком- то доверял? Какие-то разбойнички, какая-то глиняная баклага с деньгами под мостом, какой-то долго стоявший в придорожье темный дубовый крест? Пришлось сочинить сказочку про доброго помещика, мол, замаливая собственные грехи, отписал он свои капиталы своему же лучшему работнику. Ложь, да во спасение!

Теперь — не Америка. Берлин. Первая остановка. Так распорядилась Зинаида Григорьевна. В Варшаве была получена телеграмма, что она выедет раньше, чем предполагалось. Велела дожидаться. Дальше, мол, вместе. С баронами своими, что ли, разругалась?

Не русский мануфактур-советник, считай, гражданский генерал, и не директор- распорядитель Никольских мануфактур, главнейших в России, выходил на берлинский перрон. Просто усталый, измотанный тип. В сопровождении всего одного лишь слуги — не висела же на груди у доктора Селивановского визитная карточка. Надо было устраиваться без особых претензий.

Пожалуй, их с Селивановским, который и хозяйственником-то оказался никудышным, крикливые вокзальные зазывалы затолкали бы в какой-нибудь грязный доходный дом, не выручи свой же брат, русский. Много здесь петербуржцев и москвичей по улицам и вокзалам шаталось. Ничего удивительного, что к ним подошел хорошо одетый, вежливый человек и, приподняв шляпу, посоветовал:

— Не посчитайте за назойливость, но если позволите, Савва Тимофеевич, я порекомендую вам хороший частный пансион?

— Вы знаете меня? — приподнял шляпу и Савва Тимофеевич.

— Ну, кто же не знает мануфактур-советника Морозова? А мне так и по должности положено знать.

Савва Тимофеевич пропустил мимо ушей последнее добавление и кивнул спутнику:

— Ну что ж, доверимся своему брату-россиянину?

— А что нам остается делать? — ворчливо согласился Селивановский, которому не улыбалась роль домоправителя.

— Ну, не хмурьтесь же, Николай Николаевич, — понятливо улыбнулся новый российский знакомец.

Ответом был тот же недоуменный вопрос:

— Меня-то откуда вы знаете?

— По должности, по должности.

Тут что-то начал понимать Савва Тимофеевич, но деваться было некуда. Да и человек этот, немного навязчивый, внушал все же доверие. Мало ли бездельников болтается по заграницам? И каждый мнит себя знатоком Европы. Стало быть, и спасителем попавшего в затруднительное положение соотечественника.

— Ну что же, едем, — помахал он рукой перед шеренгой разряженных берлинских извозчиков.

Но прежде, чем они наперебой подбежали, русский знакомец решил:

— У меня на площади прекрасный экипаж. Нужен только носильщик.

От услуг носильщика они не стали отказываться и сдали чемоданы первому подбежавшему. У него была прекрасная тележка, на подшипниках, а за сохранность вещей Морозов не волновался. Немцы аккуратный народ.

На площади оказалось летнее ландо, с молчаливым решительным кучером. Морозов так и не понял, говорит ли он по-русски, но правил лошадью не хуже славного Матюши. Кареты, линейки, пролетки, такие же ландо, даже встречавшиеся изредка автомобили, рассыпались перед его крупной немецкой кобылой, как зайцы от ястреба.

— Лихо! — похвалил.

— Приятна ваша похвала, Савва Тимофеевич. Вы же лошадник? Насколько я знаю, председатель Общества верховой езды?

— Был.

Добрый россиянин пропустил это замечание мимо ушей, как и сам Савва Тимофеевич кое-что пропускал.

Полчаса не прошло, как они оказались в тихом пригороде. У тихого двухэтажного особняка. Савва Тимофеевич нарочно не интересовался ни именем-отчеством нового знакомого, ни родом его занятий. По всему выходило, что это был не простой путешественник-лоботряс. Несмотря на всю вежливость, слишком проницательные и зоркие глаза. «Глаза рыси», — подумал он, ступая по ковру в прихожую первого этажа. Там не было женщин, только двое молодцеватых услужащих. Он видывал где-то таких дерзко-предупредительных молодцов.