Думный дьяк Гаврила Леонтьев, один из главных составителей Соборного уложения, уже уставший стоять, монотонно забубнил: «А буде кто при державе царского величества хотя Московским государством завладеть и государем быть, и для того своего злого умышления начнет рать збирать, или кто с недругом царского величества учинет дружиться и советными грамотами ссылаться, и помочь им всякими грамотами им всячески чинить, то изменника казнити смертию же!»

— Хватит, Гаврила, молодец, — прервал его царь и только сейчас заметил, что дьяки до сих пор стоят: — Садитесь уж. Вот, — вновь обратился он к Думе, — видите, сколько вор-то этот законов нарушил? Да ежели за каждую строчку его смертной казни предать, так это уж трижды можно было сделать.

— Ну, ратей-то он, положим, не собирал, — в раздумьях произнес князь Репнин. — Где же он рати-то возьмет?

— А войско у турок да у латынян просить — это не одно и то же, что самому собирать? — возразил боярин Шеин. — Да и неважно. Два там али три раза-то казнить — все едино. Голову-то всего один раз можно отрубить.

— Голову-то рубить, так слишком просто, — вешался старик Трубецкой. — На кол его надо, али четвертовать, али кожу с живого содрать. А не то можно…

— Ну, так вначале его поймать нужно, — перебил старика государь. — Вот что… Возьми, Михайло, все договоры, что голштинцы дадут, да пусть ко мне везут. Подпишу… Хрен с ними, со льготами, — пусть подавятся. Ну а голштинцы пусть тогда вора с головой выдадут.

— Ничо, государь, — вмешался боярин Романов. — Наши-то купцы все равно немцев как липку обдерут! Куда им против московской торговой сотни тягаться…

Реплика царского родича успокоила и повеселила всех присутствующих, включая царя. Похоже, он даже немного успокоился.

— Письмо бы еще, государь, — попросил Волошенинов. — К герцогу Фридриху, чтобы он вора-то пока попридержал… А не то утечет, подлец, ищи его потом.

— Составишь письмо, мне покажешь, да вместе с Леонтьевым и подпишете. Печати, какие нужны будут, Кукин поставит, [62]— решил государь. — Денег, сколь надо будет, в казне возьмешь. Ну а ты Алмазу-то своему накажи — пусть хоть землю роет, но вора чтобы мне привез…

— Может, окромя Волошенина-то, кого-нибудь из бояр приставить вора-то ловить? — «прорезался» голос у молчавшего до сих пор князя Милославского, уязвленного царским окриком. — Вдруг да один не справится? Может, Никиту Иваныча? — хитро взглянул царев тесть на недолюбливавшего его боярина Романова, отчего тот нехорошо покосился на выскочку.

— Один справится, — сразу отмел все возражения государь. — Михайло в позапрошлом году сыск в Устюге учинил на совесть. [63]Да и не один он. Вон Алмазу-то Иванову впору чин думного дьяка давать. Привезет вора — шапку бобровую получит…

1648 год от Рождества Христова.

г. Чигирин, резиденция гетмана Богдана Хмельницкого.

Пока искали ставку Хмельницкого, друзья изрядно намучились. Даже кони заморились плутать по узким и кривым улочкам. Рассчитывали, что дорогу им покажут прямо при въезде, ан нет. Караульные, к которым они обратились за советом, только махнули вдаль — езжайте, мол, не ошибетесь.

В последние годы казачий зимовник стал настоящим городом. Саманные мазанки со свежими соломенными крышами потеснили старые бревенчатые курени и перевалили за поросшие травой крепостные стены, на которых паслись козы. К двум деревянным, побуревшим от дождей церквям добавилась новая, каменная.

— Ну кто ж так улицы-то ставит? — возмущался Конюхов. — То ли дело в Европе.

— Ага, — издевательски согласился Тимофей. — Уж такие широкие, что вдвоем-то и не проехать… Или ночной горшок на голову выльют да хрен поморщатся… Европа, твою мать…

После блужданий по Италии, Польше и разнокалиберным немецким княжествам Акундинов был зол на Европу. Костка же, неизвестно почему, невзлюбил Малороссию. То ли горилка крепкая, то ли сало жирное…

— Вот уж на что в Москве все косое, — бурчал «пан Конюшевский», — так и то хотя бы понять можно, куда идти… А здесь — все круглое…

— Как удобнее, так и ставили, — отозвался Тимофей. — Мазанки лепили по кругу, как курени.

— Так неудобно же, — не унимался Костка. — Все путаное, все ломаное… А если поляки али татары нападут?

— Первыми и заблудятся, — бросил Тимофей. — А потом казарлюги им холку-то и намылят.

Вопреки ожиданиям, им пока не встретился ни один пьяный. А слухов-то было! Мол, казаки, как с утра наопохмеляются, так и гудят до следующего дня.

— Так гетмана-то как зовут? — полюбопытствовал Костка. — Зиновием или Богданом?

— Кто как зовет, — ответил Тимофей, пожимая плечами. — Раньше, пока в сотниках у короля ходил, Зиновием был. Теперь, как гетманом сделался, все больше Богданом зовут.

— Так он же православный вроде… На что ему два-то имени, если ангел-то все равно один? — не унимался Конюхов.

— Ну, может, по-уличному стали звать. Дескать, Богдан, Богом данный…

— Богданами у нас тех робетенков зовут, что девки в подоле приносят…

— Отстань, а, — разозлился Акундинов. — Вот приедем, так сам и спросишь.